Броненосцы типа "Бородино" - Мельников Рафаил Михайлович (читать книги txt) 📗
Эскадра на якорной стоянке.
Почуяв настроение императора, жаждавшего поскорее "наказать" дерзких японцев, позицию З. П. Рожественского поддержал и управляющий Морским министерством адмирал Ф. К. Авелан.
Первые весомые дивиденды в карьере последовали сразу: на шестой день по выходе эскадры из Либавы, 7 октября 1904 г., была получена телеграмма о производстве командующего в вице-адмиралы, пожаловании ему звания генерал-адъютанта и утверждении в должности начальника ГМШ.
Современные поклонники талантов З. П. Рожественского особенно возмущены однажды высказанным А. С. Новиковым-Прибоем (в беседе с корреспондентом газеты "Красный флот" в 1940 г.) мнением о том, что адмирал "был дураком". Сохранившиеся в архивах обширные документы и переписка, монументальное типографское издание приказов и циркуляров по эскадре, полемика с публицистами и особенно поражающие то откровенным цинизмом, то изощренной изворотливостью ответы на вопросы следственной комиссии точку зрения советского писателя, действительно, не подтверждают. Неоспоримо, однако, и то, что неразделимые с натурой Рожественского необузданная спесь, безумное самомнение, безграничное недоверие к людям и абсолютная неспособность воспринимать чьи-либо мнения, кроме своих собственных (это, возможно, и составило родство душ адмирала и возлюбившего его императора Николая II), нередко парализовали достоинства бесспорного природного ума адмирала и ставили его поступки и решения на грань изумлявшей всех глупости. На обилие этих глупостей указывают многие участники похода. И в этом смысле советский писатель ближе к истине, чем нынешние невесть откуда взявшиеся поклонники адмирала.
Нельзя, например, не напомнить, с каким безразличием на посту начальника ГМШ (совершенно неважно, в какой цвет – "серый или иной" – надо красить корабли, – гласила одна из его предвоенных резолюций) и просто презрением во время плавания относился он к маскировочному окрашиванию кораблей. И JI. Ф. Добротворский и Н. И. Небогатов, чьи корабли были выкрашены иначе (в серый -у одного, в сплошь черный -у другого), чем у З. П. Рожественского, получили категорическое приказание окраситься заново – с черным корпусом и хорошо выдававшими себя в ночи в лучах прожектора, ярко-желтыми верхушками дымовых труб. Восхитительна и проявленная при этом командующим особая хитрость – окраска мачт в шаровый цвет. Таким путем, словно забыв, что новейшие дальномеры уже не нуждаются в оценке высоты мачт у противника, Рожественский, видимо, рассчитывал сделать мачты своих кораблей невидимыми для японцев. С тем же высокомерием были отклонены адмиралом и просьбы командиров некоторых кораблей кардинально освободить их от обилия деревянных поделок и внутреннего оборудования. Адмирал не верил в пожары и тем обрек корабли на гибель от огня и воды, переполнившей палубы при тушении этих пожаров.
А, может быть, дело было проще: не допуская мысли, что эскадра дойдет до театра военных действий, командующий считал неразумным портить дорогостоящую отделку кораблей. Столь же непостижимо и забвение З. П. Рожественским всех азов военной науки.
Так перед следственной комиссией "генерал- адъютант", как его почтительно именуют новые "историки", с обескураживающей простотой объяснил, что, исполняя высочайшее приказание о прорыве во Владивосток, он рассчитывал по примеру порт- артурской эскадры (в бою 28 июля 1904 г.) "так маневрировать, чтобы, действуя по неприятелю, по мере возможности продвигаться на север". Мысль о том, что эскадра в Желтом море пыталась прорваться со значительно большей скоростью – до 13 уз, отчего японцам и не удалось осуществить охват ее головы, что решающее значение скорости выявилось и в бою владивостокских крейсеров и что, наконец, японцы, обладая флотом с 18-уз скоростью, вряд ли согласятся вести бой на предложенных им (9 уз) условиях, адмирала почему-то не беспокоила. В комиссии он говорил, что, конечно, предвидел намерение японцев "сосредоточить действие своей артиллерии по нашим флангам". И тут же, приводя всех в смятение, делал ошеломляющее заявление о том, что ввиду неустранимой "тихоходности" его эскадры (этот тезис он в течение всего похода и после боя эксплуатировал особенно настойчиво) ему "оставалось признать за японцами инициативу действий в бою, а потому не только о заблаговременной разработке деталей плана сражения в разные его периоды, но и развертывании сил для нанесения первого удара не могло быть и речи". Пытаясь уяснить секрет столь парадоксального мышления адмирала (очень может быть, что все эти формулировки вовсе не отражали его замыслов до боя, а были лишь придуманы во время пребывания в плену), нельзя избавиться от мысли, что столь безразличное отношение к плану боя можно объяснить лишь одной достаточно поддающейся логике причиной: адмирал был убежден, что эскадре не придется вступать в бой, а потому и готовиться к нему всерьез не было необходимости. Весь ход плавания эскадры неумолимо толкает нас к этому крайне безрадостному и удручающему выводу.
Действительно, все 220-дневное плавание не отмечено никакими сколь-нибудь значительными мерами по повышению боеспособности эскадры. Рожествснский не воспользовался своими огромными полномочиями для того, чтобы потребовать от министерства ни присылки запасных стволов главных орудий броненосцев (долгая стоянка на Мадагаскаре могла позволить провести их замену в случае большого износа от практических стрельб), ни соответственно увеличенного комплекта боеприпасов для этих и других орудий.
Непосредственно во власти З. П. Рожественского было и проведение особенно необходимых практических и учебных стрельб, без которых (и это адмирал как "патентованный" артиллерист не мог не знать) комендоры не овладеют управлением орудием. Не было ни попыток сосредоточить лучших комендоров на самых сильных кораблях,, ни практики постоянных тренировок в скорости заряжания (специальные зарядные станки, как это было на японских кораблях, в русском флоте завели только после войны), ни столь же настойчивых тренировок в стволиковых стрельбах (чем постоянно занимались на кораблях порт-артурской эскадры).
Апологеты адмирала не преминут напомнить о коварстве Морского министерства, не приславшего на эскадру боеприпасов для практических стрельб. Особенную драматизацию этого обстоятельства мы видим в романе В. Пикуля 'Три возраста Окинисан". Дело, однако, в том, что будь у адмирала острая потребность в этих ожидавшихся на транспорте "Иртыш" снарядах, он, хорошо зная канцелярские порядки, позаботился бы со своей въедливостью несколько раз и со всей определенностью напомнить об этом.
Но в том-то и беда, что такой потребности Рожествснский, похоже, не ощущал, дав в этом случае министерству возможность допустить халатность. Он действовал с дальним прицелом – возложить на Морское ведомство ответственность за низкую боевую подготовку эскадры и получить еще один довод в неспособности ее вступить в бой. Не были использованы даже возможности для уже упоминавшихся стволиковых стрельб, для которых на эскадре имелся огромный запас комплектных и сверхкомплектных снарядов мелкой артиллерии, которую адмирал считал на броненосцах ненужным балластом. Эти снаряды в огромном множестве целыми и невредимыми вернулись на транспортах в Россию.
Как истый чиновник (хотя и в военном мундире), привыкший действовать всегда напоказ, командующий считал необходимым прежде всего демонстрировать неуклонное продвижение вперед. Боевая подготовка считалась лишь второстепенным сопутствующим занятием, на которое отводилось время после исполнения всех корабельных работ. А их в тяжелом походе было всегда в избытке. Главной заботой и чуть ли не целью похода безраздельно стали изматывающие людей нескончаемые угольные погрузки, которые из-за требований адмирала принимать едва ли не втрое больше, чем вмещали угольные ямы, вынуждали занимать даже палубы с установленными там 75-мм пушками. Постоянная уборка этих и других помещений подчас отнимала столько же времени, сколько сама погрузка.
