Цареубийство в 1918 году - Хейфец Михаил (читать полные книги онлайн бесплатно .TXT) 📗
В подобной идеологической ситуации пропагандистское балансирование гражданских властей воюющих стран держалась как раз на их умении реанимировать совесть своих войск и народов, по слову персонажа французского романа, «обманув их с подлинными чудесами». Кто искуснее умел или научился лгать, у того оказывались и шансы продержаться – иногда, как ему верилось, до полной победы.
Варианты же «фронтовых» акций по обработке сознания не своих солдат, а войск противника сводились либо к раскрытию чужой лжи (но это оказалось малоуспешным ходом), либо наоборот, к провоцированию их на такое «патриотическое» действие, которое на самом деле ослабляло волю и дух врага. Первая мировая дала классические образцы политической игры по дезориентированию сознания противной стороны.
Германские спецслужбы работали тогда лучше всех. Русские же лгали своему населению хуже всех, бездарнее всех.
Первая публичная схватка германских спецслужб и русских контрразведчиков произошла в начале 1915 года, в ходе так называемого мясоедовского дела, своеобразного пролога екатеринбургского цареубийства.
Глава 16
КАЗНЬ ПОЛКОВНИКА МЯСОЕДОВА
В первые годы войны русской армией управляли деспотичные мистики: Верховный Главнокомандующий великий князь Николай Николаевич («человек с зайчиком в голове» – С. Витте) и патологически подозрительный начальник его штаба генерал Янушкевич. Одним из самых близких к ним людей стал лживый и лукавый мифоман, оберквартирмейстер Западного фронта (т е. начальник оперативного отдела и куратор разведки и контрразведки на одном из двух фронтов) Михаил Бонч-Бруевич.
Генштабы всех стран совершили в процессе подготовки к войне роковые ошибки: немцы переоценили потенцию внезапного удара через Бельгию, французы не предусмотрели бельгийского направления. Русские же неправильно рассчитали запас снарядов, исходя из былого их расхода на японском фронте. Оказалось, такого количества – мало. В феврале 1915 года Янушкевич горестно писал военному министру: «Мне так по ночам и чудится чей-то голос: продал, продал, проспал.»
Когда начались первые поражения (уничтожение армии Самсонова в Восточной Пруссии, потом внезапный прорыв германцев к резиденции Ставки, к Варшаве), у троицы мистиков спонтанно и даже искренно возродилось в душах традиционное для России объяснение военных неудач. Измена! Не превосходство сил и опыта у противника, не свой просчет в чем-то, как у любых работающих людей, но – сознательное предательство, особливо со стороны иноземцев, иноверцев, инородцев… Найти бы – чье!
В 1812 году отступали до Москвы перед Наполеоном не потому, что это был величайший в мировой истории полководец с самой сильной в его жизни армией, но из-за измены проклятого иноземца-главнокомандующего Барклая-де-Толли.
Крымскую войну проиграли не потому что самонадеянно и авантюрно ввязались в бой сразу со всей Европой, а из-за предательства канцлера Нессельроде. (Тогда он был немцем, а в наше время патриоты открыли у выдающегося дипломата более пикантных – еврейских – предков.)
Балканскую войну, правда, выиграли – но с большим трудом и потерями. Не потому, что противостоявший турецкий солдат всегда был одним из лучших в мире, нет, а из-за поставщиков-евреев, снабжавших нашу армию плохими сапогами и дурным продовольствием. (Как будто в какой-то иной армии мира, хоть в той же турецкой, поставщики подряд все не были ворами!)
Порт-Артур сдал японцам изменник-немец, генерал Стессель, которого после плена посадили на родине в крепость: он, видите ли, в окружении, в безнадежном военном положении, после почти годичной осады, сдал врагу защищаемую позицию. Раз сдался, значит, – военный преступник.
В 1914 году поиски очередного потребного обществу «изменника» начали с офицера не с иностранной, а с русской фамилией. Тем не менее, инокровие и в этом случае контрразведчики держали у себя «в уме».
Потомок старинного дворянского рода, кавалер 26 русских и иностранных орденов, ротмистр корпуса жандармов Сергей Мясоедов служил начальником погранпоста на границе с Пруссией, в Вержболово. С чего начались его несчастья, установить трудно: возможно, с выгодной женитьбы. Клара Самуиловна Гольдштейн принесла в дом приданое – 115 тысяч золотых рублей и большие связи в деловых кругах (ее дядя был крупным коммерсантом в Германии).
По этой ли, по другой ли причине, но пошли в жандармских кругах разговоры, что Мясоедов, мол, делает гешефты на контрабанде (с евреями?). Проверить поручили корнету Пономареву. Пономарев сработал дело без особых хитростей: подкупил некоего господина по фамилии Юргенс, чтобы тот подбросил контрабандный товар в автомобиль начальника погранпоста. Но Мясоедов, неплохой профессионал, поймал Юргенса, избил палкой и заставил написать объяснение.
Тогда корнет попросил купца Шюлера подложить Мясоедову… динамит. Не бесплатно. Но тот предпочел послужить своему старому начальнику и написал ему доносец на юркого корнета. Мясоедов присовокупил его (и объяснение Юргенса) к рапорту по начальству и стал ждать резолюции.
Корнет решился на третью попытку: попробовал уличить ротмистра не в контрабанде уже, а в служебных упущениях. Его люди схватили у границы дюжину «революционистов» с динамитом, револьверами, прокламациями… В суде подпольщики-террористы, однако, произвели странное впечатление жуткой неграмотностью, и судьи пригласили экспертом пограничника Мясоедова. Сначала он в заседании упирался, ссылаясь на служебную тайну, но один из адвокатов, который в мемуарах рассказал об этой истории, Оскар Грузенберг, объявил, что, согласно законам империи, запрещается скрывать служебные тайны от судов по политическим делам (в закрытом заседании), Председатель суда подтвердил свидетелю объяснение адвоката, и, ободренный сравнительно недавней гласностью (дело было в 1909 году), Мясоедов показал:
– Игра простая: кой-кому из подсудимых агенты сдали тюки для тайного провоза, не говоря об их содержимом. А другим подбросили оружие и взрывчатку уже на обыске.
– Кто это сделал? Ваши люди?
– Мои таким не занимаются. Здесь работали люди Пономарева.
«Судьи сидели сконфуженные и оскорбленные. Процесс лежал в грязи. Всех тяготило ощущение физической брезгливости» (Оскар Грузенберг).
Но после такого нарушения служебной этики ротмистра выгнали из корпуса (по существу, мол, он прав, но обязан был дождаться резолюции руководства на рапорт, а не распускать язык в судах). Занялся он «на покое» частным промыслом: совместно с родственниками жены, евреями, основал пароходную компанию по перевозке эмигрантов из зоны оседлости в США.
Вскоре подвернулся случай вернуться на службу государеву: жена на курорте подружилась с 23-хлетней красавицей Еленой Бутович, а та уже закружила голову и вышла замуж за совершенно очарованного ею 62-летнего военного министра Владимира Сухомлинова. Тому как раз нужны были люди в армии, в частности, для задуманной им особой службы при генштабе: что-то вроде подотдела по борьбе с революционной пропагандой. Ее организатором-начальником и взяли опытного сыскного работника Мясоедова, причем с повышением его в подполковники.
Но МВД, оказывается, не прощает грехов служебной болтливости. (Кроме того, можно предполагать, что былых сослуживцев и лично задевало: изгнанный ими офицер не только не пропал, но устроился на более престижное место, в армию, и с повышением, что в охранках делать было непросто.)
Тут в ходе одного из расследуемых дел в МВД выяснили, что какие-то связи с лицами, подозреваемыми в сотрудничестве с германской разведкой, поддерживает еврейский торговец Ланцер. Ланцер был знаком с евреем Кацелененбогеном. Кацелененбоген был знаком с Фрейбергом. А вот Фрейберг оказался одним из компаньонов Мясоедова по былой работе в пароходстве…
«Немецким агентом объявили не его, и даже не его знакомого, и даже не знакомого его знакомого. Но страшное слово было произнесено – «шпион» (проф. Корнелий Шацилло, советский исследователь «дела Мясоедова»).
