Костер Монсегюра. История альбигойских крестовых походов - Ольденбург Зоя (хороший книги онлайн бесплатно TXT) 📗

«О, какую плохую службу сослужил городу тот, кто надоумил их выскочить среди бела дня! – восклицает хронист. – Да и как было знать, что натворят эти олухи, эти дубины стоеросовые: под знаменами из белого полотна они ринулись вперед, голося что есть мочи и думая, что очень напугают противника, как пугают они птиц на овсяном поле. Они гикали, улюлюкали и размахивали знаменами так, что утро посветлело!» [50].

Безумная неосторожность, пишет автор, так и наводит на мысль о другой похожей армии, армии Менелая, у которого Парис увез Елену, и где «не было французских баронов, отбывающих свой карантен». Наверное, не все французские бароны были в рядах этой армии, а уж горожане, кинувшиеся из ворот, видели перед собой только безоружных людей (остальные находились возле шатров дальше от города). Оба лагеря должны бы были предвидеть подобные мелкие стычки, взаимные насмешки и подначивания, которые часто предваряют серьезные сражения в эпоху, когда в каждом бойце война будила вкус к парадам. Насмешники приблизились к лагерю пилигримов. Один из «французских крестоносцев» выбежал на мост ответить на их подначивания; его тут же убили и сбросили в Орб. Среди пехотинцев, всегда готовых ринуться в бой, нарастало возбуждение. Парад начал превращаться в потасовку.

В этот момент, если следовать Гильому Тюдельскому, вмешался разбойничий король, который и стал кузнецом победы крестоносцев. Разбойничьим королем называли командира французских наемников, он управлял самой свирепой и бесстрашной частью Христова воинства. Быстро оценив выгодность ситуации, он выкликнул сигнал в атаку. Рутьеры бросились вперед, тесня горожан и понуждая их снова взбираться на откос к городским воротам. «Их было, – гласит «Песнь», – более пятнадцати тысяч, все босые, в одних рубахах, вооруженные только палицами». Конечно, пятнадцать тысяч – это сильно сказано, но в любом случае горожан было гораздо меньше, и спастись они могли только бегством. Неистовая толпа улюлюкающих рутьеров быстро вскарабкалась на откос и достигла ворот одновременно с повернувшим назад гарнизоном.

А что было дальше? Гильом Тюдельский пишет, что рутьеры «бросились вокруг города и принялись разрушать стены; одни работали кирками, другие крушили и выламывали ворота...» [51]. Все это трудно приложимо к полуобнаженным и вооруженным одними дубинами людям. Вполне вероятно, что часть рутьеров смогла прорваться в город вместе с отступавшим отрядом. Они снесли ворота, а основная часть армии ринулась на штурм, успев вооружиться надлежащим образом. Стычка была слишком заметной, чтобы не привлечь внимания командиров. Те увидели, что нельзя терять ни минуты, и приказали трубить сигнал к бою. Прежде чем гарнизон успел опомниться, вся армия была уже у стен города, а банды рутьеров бежали по улицам, сея ужас вокруг себя.

Выбитый из колеи более малочисленный гарнизон под командованием Бернара де Сервиана оборонял городские стены, к которым крестоносцы уже приставляли лестницы. Бой на стенах и вокруг стен продолжался не более нескольких часов. Город был захвачен прежде своего падения, поскольку, пока солдаты еще бились на земляных валах, толпа в панике металась по улицам, где уже правили рутьеры, сводя на нет сопротивление солдат. Штурмующие явно превосходили их численностью и были наэлектризованы неожиданной, «чудесной» удачей, которой стал для них штурм.

За несколько мгновений яростная атака превратила относительно спокойный город в город обреченный. «Священники и клир облачились, приказали звонить в колокола, собирались служить мессу по погибшим и похоронить их, но не смогли помешать рутьерам пробраться в церкви раньше себя» [52]. И для католиков, и для еретиков церковь оставалась последним прибежищем. Те, у кого было время выбежать из домов, куда врывались рутьеры, бежали по улицам к городским церквам: к собору Сен-Назэр, к большой церкви святой Магдалины и церкви святого Иуды, надеясь укрыться там до конца штурма. Разбойники «уже были в домах, хватая все, что попадалось под руку; выбор был большой, каждый мог взять, что захочет. Бандитами овладела стяжательская горячка, смерть не страшила их; они били и резали всех, кто попадался навстречу...» [53].

Боевые крики рыцарей и все еще державшегося гарнизона, стоны раненых и умирающих, торжествующие вопли бандитов и крики ужаса их жертв, похоронный звон всех городских колоколов и лязг оружия должны были сливаться в такую жуткую какофонию, что вряд ли как побежденные, так и победители могли сохранять хладнокровие. Ворота церквей брали с бою, и все, кто там находился, оказывались в ловушке; их резали всех подряд: женщин, грудных детей, священников с распятиями в руках... Петр Сернейский утверждает, что в одной лишь церкви святой Магдалины перерезали более семи тысяч человек. Цифра, несомненно, завышена, церковь не могла вместить столько народу, но разве это важно: каким бы ни было число жертв, все свидетели утверждают, что резня была поголовной, не щадили никого. И если кто и мог спастись, то только бегством или по счастливой случайности, никак не зависящей от победителей.

За несколько часов цветущий Безье превратился в город окровавленных и обезображенных трупов; дома, улицы и церкви стали бандитскими притонами, где, топчась в крови, «победители» делили несметную добычу – добро бесчисленных мертвецов.

«Убивайте всех! Господь узнает своих». Эта знаменитая фраза, которую немец Цезарь Гейстербах приписывает Арно-Амори, – скорее комментарий к событию, чем историческое изречение. Она могла служить девизом любой идеологической войны. Действительно ли у Арно хватило ума придумать такую фразу или он никогда ее не произносил, приказ крестоносцам после взятия Безье был похожим: «Убивайте всех!». И не важно, следовала потом или нет озабоченность относительно загубленных душ.

Гильом Тюдельский в этом пункте более точен: «Французские бароны, клир, миряне, князья и маркизы условились между собой, что в любом замке, не пожелавшем сдаться до штурма, все обитатели будут перебиты и подняты на мечи, дабы страх от увиденного помешал остальным сопротивляться» [54]. Если «французские бароны» действительно приняли такое решение, то их расчет был верен.

Арно-Амори в письме к папе поздравляет его с этой неожиданной чудесной победой и с торжеством объявляет, что «около пяти тысяч человек были подняты на мечи, невзирая на пол и возраст».

Однако важно бы знать, действительно ли намерения крестоносцев были таковы, как пишет Гильом Тюдельский, и не произошло ли все помимо их воли. По обычаю после осады если и «поднимали на мечи», то мужскую часть населения. Женщины и дети не подлежали закону военного времени, и если в неразберихе попадались под руку, то, как правило, не по приказу командиров. Как бы ни был жесток Арно-Амори, он не мог отдать приказ резать священников. С другой стороны, рутьеры, о которых так красочно говорит «Песнь...», что «смерть не страшила их: они били и резали всех, кто попадался навстречу», первыми ворвались в город, а их страсть к убийствам общеизвестна. Резню затеяли они, и вряд ли у них были средства или желание советоваться с командирами крестоносцев. Этим не надо было говорить: «Убивайте всех!», им было наплевать на различия между католиками и еретиками.

Сочувствующие крестоносцам историки пытаются переложить всю ответственность за резню в Безье на банды грабителей, на «всех этих басков и арагонцев» и других преступников, безбожников по определению, ничего общего не имевших с настоящими крестоносцами. Тогда почему же «Христово воинство» с самого начала пользовалось услугами такой дьявольской подмоги? В конце концов, мы знаем, что в опустошенном Безье, когда пришло время делить добро, рыцари гнали бандитов из города палками. Разбойники не одни ворвались в город и не одни там находились, они были гораздо хуже вооружены и, возможно, их было меньше, чем французских крестоносцев, штурмовавших заграждения, карабкавшихся по лестницам на стены и вовсе не желавших войти в город последними.