Дневники русских писателей XIX века: исследование - Егоров Олег Владимирович "trikster3009" (бесплатные онлайн книги читаем полные версии .TXT) 📗
Аналитический подход к собственному развитию позволяет Чернышевскому выявить причины недостатков своей натуры. Эти недостатки он объясняет характером среды и условиями воспитания, а отнюдь не считает их врожденными. Поэтому диалектику собственного развития он видит в постепенном освобождении от власти социальных условий: «<…> воспитывался в пеленках, так что я не жил, как другие, не испытал, не знаю жизнь и людей и, кроме этого, через это самое развитие приняло, может быть, ложный ход» (с. 50).
Чернышевскому как представителю поколения «шестидесятников», наряду с признанием собственных недостатков, свойственна высокая самооценка. Оптимистический взгляд на перспективы будущей деятельности подкрепляется у него уверенностью в своем высоком предназначении. В таких случаях Чернышевский пишет о себе несколько отстраненно, пытается представить себя на определенной жизненной дистанции: «Итак, должен сказать, что я довольно твердо считаю себя человеком не совершенно дюжинным, а в душе которого есть семена, которые если разовьются, то могут двинуть несколько вперед человечество в деле воззрения на жизнь» (с. 127–128); «Должен сказать, что я думаю довольно часто <…> об этих записках и жалею отчасти, что пишу их так, что другой не может прочитать. Если умру <…> то ведь это пропадет для биографов, которых я жду, потому что в сущности думаю, что буду замечательным человеком» (с. 193).
И все-таки главным критерием духовного роста автора остается соотнесенность со средой и признанными авторитетами. Уверенность в своем предназначении только тогда получает реальную опору, когда автор ощущает, что высоко поднялся над средой и стал равным или превзошел своих недавних учителей и кумиров. На этой стадии завершается и процесс индивидуации, и ведение дневника: «Так мы вырастаем! Из этого источника раньше я воспитывался, а теперь смотрю на этих людей, как на равных себе» (с. 84); «<На Любодовского> смотрю как на равного себе по уму <…>» (с. 399); «<…> я выше всех из кружка Введенского, например, хоть выше его и Милюкова» (с. 514).
На других образах дневника лежит отпечаток воззрений Чернышевского на человека вообще. Чернышевский считает, что сформировавшуюся личность отличает постоянство свойств, неизменность основ характера. Во всех жизненных ситуациях человек обязательно проявляет эту незыблемую основу своей натуры. Человеческая субстанция не зависит от случайностей, в которых, однако, могут проявиться акцидентальные качества. Но эти последние характеризуют либо незавершенность личности, либо ее зависимость от внешних обстоятельств: «<…> человек всегда и везде во всех положениях своей жизни и во всех кругах своей деятельности, во всех поступках своих решительно одинаков, и <…> нет в нем противоположных свойств» (с. 153); «<…> у нее <Н.Е. Лободовской> нет той развитости, ловкости, которых никак не может придать, как я думаю, природа, а должно придать общество и образование и без которых действительно женщина не то, чем могла бы и должна бы быть» (с. 93).
Исходный принцип в определении человеческой природы распространяется Чернышевским на близких и знакомых, случайных людей и знаменитостей. Центральное место среди образов дневника занимает уже упоминавшаяся фигура Лободовского. В характеристике старшего товарища Чернышевский последовательно придерживается своей теории человеческого характера. Весь период индивидуации (= ведению дневника) начинающий литератор считает Лободовского образцовым типом личности: «Самое главное место в сердечном отношении занимает Лободовский. В отношении к нему мое мнение остается по-прежнему: я все так его уважаю, так что не ставлю никого наравне с ним из тех, кого знаю, не исключая даже и самого себя» (с. 111); «Напишу о моих отношениях к Вас. Петр. <…> мысль о нем почти постоянно у меня и почти всегда я о нем думаю почти так же, если не более как о себе <…> Мое мнение о его достоинстве и уме и сердце остается прежнее, т. е. самое высшее, какое только я имел о каком человеке, мне знакомом» (с. 143).
Однако образы в дневнике Чернышевского никогда не даются безотносительно. Как правило, они соизмеряются с личностью самого автора. В глазах Чернышевского образ известного человека остается постоянным, но сам автор вырастает в своем мнении о себе. Поэтому неизменность оценки человека не влияет на динамику личностных изменений автора, в том числе и относительно данного человека. Если раньше Чернышевский испытывал пиетет к той или иной личности, то по мере собственного внутреннего роста он мог превзойти уважаемую личность, но от этого личность не умалялась в глазах автора: «Он <Ханыков> человек умный, убежденный, много знающий, и я держал себя к нему в отношении ученика или послушника перед аввою <…>» (с. 183); «Перед ней <О.С. Васильевой> я чувствую себя почти так же, как в старые годы чувствовал себя перед Вас. Петр, в иные разы при разговорах о политике – вижу, что тут не я попираю других <…>» (с. 475); «Что до Вас. Петр. – ничего не могу сказать <…> к нему – уже не тянет <…> и теперь <…> кажется, что даже странно такое постоянное участие в человеке, как я себе раньше воображал» (с. 192).
Итак, с одной стороны, система образов дневника встроена в антропологическую доктрину Чернышевского, а с другой – соотносится с внутренней динамикой периода индивидуации. Подводя итог этому разделу дневника, следует отметить метафизический (недиалектический) характер структуры образа. В дневнике зафиксировано развитие его автора, но сложившийся характер (конечный пункт развития) далее уже не подлежит существенному изменению.
Типология дневника в значительной степени зависит от антропологической установки молодого Чернышевского. Главное внимание в дневниковых записях сосредоточено на событиях внешней жизни. Такой акцент может показаться странным, учитывая, что в дневнике развертывается процесс индивидуации. По всем понятиям в нем решающую роль должна играть внутренняя жизнь. В сущности, так оно и есть, только эта внутренняя жизнь передана посредством ее внешних проявлений. Чернышевский не имеет ни малейшего желания погружаться в глубины сознания или подробно разбирать свой нравственный мир в отрыве от мира внешнего. Внутренний рост он понимает как здоровый естественный процесс. Поэтому на фоне психологического самоанализа Н.И. Тургенева, Жуковского или Л. Толстого духовный мир Чернышевского может показаться бедным, а способ его раскрытия – упрощенным. Однако такое впечатление может сложиться только потому, что основы внутренней жизни Чернышевского далеки от той запутанности, изломанности, которая свойственна перечисленным авторам. Именно поэтому процесс индивидуации у автора «Что делать?» прошел быстрее и с меньшими конфликтами.
Чернышевский в большей степени, чем его предшественники и современники, подвергает контролю свои мысли и поступки. Только у него это происходит систематически и более сознательно. Он не отказывается от своих планов и замыслов, не разочаровывается в них, как Л. Толстой, если сразу не удается их осуществить. Принципиальное отличие между ним и другими авторами юношеских дневников – в степени успеха на поприще нравственного становления. Ему быстрее и безболезненнее удалось освободиться от мелких недостатков. От этого и самоанализ кажется неглубоким, поверхностным.
Чернышевский в своем дневнике постоянно находится на грани внешнего и внутреннего, не впадая ни в одну из крайностей – рефлексию или бытовизм. Его можно назвать умелым диспетчером, который вовремя переключает внимание с одного объекта на другой.
Стремление к упорядочению духовной жизни приводит к созданию в дневнике отдельной рубрики, в которой описываются внутренние процессы: «О внутренней жизни. Главная часть принадлежит Вас. Петр., а через него много думаю о ней. После следуют мысли о человечестве, о религии, о социализме и пр., особенно о Франции» (с. 121).
Духовную жизнь Чернышевский понимает шире своих собратьев по перу: в нее входят не только конфликты и отрицательные эмоции, самокритика и размышления над неосуществленными планами. Это – и сфера практических задач, раздумья об отдаленных событиях, которые активно влияют на формирование мировоззрения и нравственных устоев личности. Такие духовные искания лишены идеалистического налета, свойственного, например, Герцену периода ведения дневника.
