Небо истребителя - Ворожейкин Арсений Васильевич (бесплатные книги онлайн без регистрации .TXT) 📗
— Бежим в щель, — кричу Мушкину.
Но в этот момент над нами рассыпались контейнеры с мелкими бомбами. Широко разлетевшись, они черной тучей падали на нас. Жизнь меня приучила не подчиняться смерти и бороться до конца, пока есть силы. Безвыходного положения в небе не бывало, а вот на земле…
Мне хочется уйти в землю и спрятаться в ее глубинах, но она какая-то открытая, твердая и безразличная ко мне. Нет, даже не безразличная — она, словно на ладони, приподняла меня и держит перед бомбами, не давая укрыться. Какое-то оцепеняющее равнодушие и покорность сковали меня. Только мысль, оторванная от тела, продолжала жить. Война — риск. Нет, не только риск, но и верная смерть. И я гляжу на нее. Не в моей власти что-либо сделать. Ни опыт, ни знания, ни воля — ничто не поможет. У меня одна возможность: принять смерть. И я жду. А время словно застыло. Нет солнца, нет неба — есть только чувство конца. Взрывы, огонь, едкий дым…
Отчетливо слышу тишину. Но ведь мертвые не должны слышать. Но я чувствую еще и сильное жжение в правой ноге, хотя мертвые, наверное, ничего не чувствуют. Значит — жив! Рывок — и я на ногах. На западе, за Тернонолем, виднеются уходящие вражеские самолеты. Рядом стоит Дмитрий Мушкин и сверху вниз смотрит на меня. А на земле лежат девушки с венками. Лежат неподвижно, и из-под них выползают алые лепестки. Глаза у девушек спокойные, лица чужие, видны глубокие рваные раны. И тут только доходит до меня, что красными лепестками уходит из девушек жизнь.
Наклоняюсь к Наде Скребовой, но подкашивается правая нога, и я валюсь на бок. Резкая боль. Из голенища сапога через край льется кровь. Я чувствую слабость и безразличие ко всему окружающему. Мушкин, сняв с себя поясной ремень, туго перетягивает мою раненую ногу. Кто-то копошится у меня на груди, показывает металлический осколок от бомбы. Я беру осколок в руки. Он в крови. Откуда же кровь, если на моей груди нет раны?
Несколько дней мы знакомились с заводом, беседовали с рабочими и руководителями. Часто нас, представителей Москвы, засыпали вопросами, в которых звучала тревога за судьбу Родины. Люди возмущались, что их завод не переключился полностью на производство самолетов-истребителей. Рабочие вспоминали визит в США премьера Англии Черчилля, его призывы к американцам начать крестовый поход против СССР. Америка, говорили они, имеет атомные бомбы, а у нас их нет. Может случиться трагедия ужаснее, чем в сорок первом. Однажды ко мне подошел в цехе рабочий:
— У вас, товарищ майор, две Золотые Звезды. Вы с честью прошли через невзгоды войны. Скажите, как солдат солдату, почему наш завод не переключается на выпуск боевых самолетов? Значит, войны в ближайшие годы не предвидится?
Вопрос для меня не был неожиданным. Он волновал всю страну, но никто на него не мог ответить определенно. У всех в памяти была свежа прошедшая война. Народная мудрость гласит: когда войну забывают, начинается новая. А мы ее не просто помнили, мы видели ее следы, восстанавливали разрушенные села, города, заводы. Существовала карточная система на продовольствие и промышленные товары, поэтому пришлось армию резко сократить, а военные заводы перевести на выпуск стиральных машин и пылесосов.
— Капиталисты, — ответил я рабочему, — развернули «холодную войну», а это подготовка к «горячей». В такой обстановке мы должны быть бдительны. А что касается кастрюлек и сковородок, то и эта «техника» нам сейчас нужна не меньше, чем самолеты.
Рабочий не без иронии заметил:
— Кастрюлями отобьемся??
Это задело меня за живое, и я, позабыв о секретности, откровенно сказал:
— Нет, самолетами. И не такими, какие выпускали вы. Будете делать реактивные истребители. Лучше, чем те, какие впервые в этом году пролетали над Красной площадью. Именно ваш завод должен начать выпуск этих самолетов. Это я вам говорю по секрету, как солдат солдату. И вы мне откровенно скажите: вы, рабочие, и ваше руководство готовы к этому?
— Конечно готовы! Только был бы приказ.
На другой день я познакомился с летчиками-испытателями, проверил их летную документацию. В плане значился и мой полет с ведущим летчиком майором Иваном Буровым. Бурову тридцать четыре года. На груди орден Красной Звезды и медаль «За трудовую доблесть». Я поинтересовался:
— На фронте заработали?
— Нет! — резко ответил он с обидой. — На фронт меня не пустили. Всю войну в тылу испытывал истребители.
— Испытание самолетов тот же фронт, — я ответил так, как обычно писалось во время войны в газетах о тружениках тыла.
— Федот, да не тот! — убежденно заявил Буров. — Такие ответы писались на всех моих рапортах, в которых я умолял послать меня на фронт. У меня двое ребят, теперь они, как и все дети, спрашивают меня о войне, а мне ответить нечего.
Я посочувствовал Бурову, вспомнив, как в 1942 году в академии меня за такой же рапорт привлекли к партийной ответственности. Потом просмотрел топографическую карту, на которой рукой летчика был отмечен маршрут нашего полета на двухместном истребителе, сделаны необходимые расчеты. Когда я одобрил его работу, он порывисто и с пренебрежением воскликнул:
— Это же наука для первоклашки! Другое дело — пилотаж!
— Бывает, теряют ориентиры и очень опытные летчики.
— Да я по этому маршруту пройду с закрытыми глазами: тут все мной облетано-переоблетано. — Буров говорил быстро, словно куда-то спешил. — Каждая балочка, деревушка и кустик мне знакомы до чертиков. К тому же Волгу с высоты можно видеть за сотню километров.
Откровение летчика я не воспринял как чрезмерную самонадеянность. Это выплеснулась сама опытность и душевная откровенность, и я с ним согласился. Мне не доводилось испытывать заводские самолеты и видеть эту работу. Сейчас это дело меня заинтересовало. Чтобы прочувствовать такой полет и проверить профессиональную работу Бурова, я поставил ему задачу:
— Когда придем с маршрута, выполните два комплекса фигур высшего пилотажа: один согласно Курсу боевой подготовки истребительной авиации, а другой — свой, испытательный, после которого машина считается принятой.
