Тайная военная разведка и борьба с ней - Батюшин Николай Степанович (читать книги бесплатно .TXT) 📗
В заключение описаний портретной галереи моих товарищей по корпусу хочу упомянуть способного, но очень скромного юнкера Ханжина, впоследствии ставшего очень крупным строевым артиллеристом и награжденного Орденом Святого Георгия 3-й степени.
Особенно ярко выявились блестящие военные дарования Ханжина в Великую войну после того, как он с должности начальника артиллерии 12-го армейского корпуса получил в командование 12-ю пехотную дивизию. Генерал Брусилов так говорит об этом знаменательном факте в своих «Воспоминаниях».
Упоминая на 149-й странице их разговор с командиром 7-го армейского корпуса генералом Калединым по поводу отхода с реки Буг под натиском противника его 12-й пехотной дивизии, он приводит разговор с ним, рисующий причины этого печального факта в следующих выражениях:
«Он (генерал Каледин) мне ответил, что собственно неустойчива 12-я пехотная дивизия прежде столь храбрая и стойкая… По его мнению начальник дивизии изнервничался, ослабел духом и не в состоянии совладать со своими чувствами… Очевидно отступление наше с Карпатских гор его расстроило духовно и телесно…
Я тут же отдал Каледину приказание моим именем отрешить начальника дивизии от командования и назначить на его место начальником артиллерии корпуса генерал-майора Ханжина, которого я знал еще с мирного времени и был уверен, что этот человек не растеряется. Ханжин оправдал мои ожидания. Подъехал к полку, который топтался на месте, но вперед не шел, и, ободрив его несколькими прочувствованными словами, он сам встал перед полком и пошел вперед. Полк двинулся за ним, опрокинул врага и восстановил утраченное положение. Не покажи Ханжин личного примера, не удалось бы овладеть полком и заставить его атаковать австро-германцев. Такие личные примеры имеют еще то важное значение, что передаваясь из уст в уста, они раздуваются, и к такому начальнику солдат привыкает, верит и любит его всем сердцем».
Из общего числа моих товарищей по курсу – барон Майдель, Карпов, Никольский, Тигранов, Черячукин, Юзефович и я пошли в Академию Генерального штаба, что составило около 12 процентов; сколько пошло в Артиллерийскую академию мне точно неизвестно; в Военно-юридическую же кажется кроме Вишнякова не пошел никто.
Как я уже говорил выше, мы были перегружены в течение дня строевыми и особенно учебными занятиями и к ночи ощущали здоровую усталость. Единственными развлечениями в течение недели было хождение в театр по отпускным дням – среда и воскресенье. Я подобно многим моим товарищам увлекался оперой Мариинского театра и конечно был без ума от голоса и наружности сопрано Мравиной. Нравились нам и Славина, и Долина, а затем уже шли Стравинский, Корякин, Серебряков, Яковлев, Тарков и др. Увлечений драмой, дававшийся в Александрийском театре, и прекрасным балетом Мариинского театра у нас не было, ибо преклонялись перед оперой. Мы были способны по десять раз бывать на одной и той же опере и это нам не надоедало. Я не говорю о том, что многие оперные арии мы знали наизусть.
Начальство наше особо поощряло наше увлечение театром. Во время, например, Рождественских и Пасхальных каникул юнкера, остававшиеся из-за дальности расстояния до своих семей в стенах училища, могли ходить в театр хоть кажый день на счет Его Императорского Высочества Великой Княгини Ольги Федоровной, супруги Великого Князя Михаила Николаевича. Ее Высочество вообще очень близко принимала к сердцу нужды юнкеров нашего училища. В случае серьезной болезни кого-либо из них расходы по лечению, вплоть до приглашения профессоров, покупки шампанского и пр. относились на счет Ее Высочества. После смерти Ее Высочества эти расходы покрывались из средств Двора Великого Князя Михаила Николаевича, который являлся как бы шефом училища.
В течении учебного сезона Его Высочество не один раз посещал наше училище, что особенно ярко запечатлелось в наших юных душах. Трудно передать, что делалось во время этих посещений. Неистовству юнкеров и их проказам в виде выворачивания карманов пальто Его Высочества, выражение восторга в несмолкаемом «ура», сопровождение гурьбой экипажа Его Высочества и пр. не было конца. При виде искренно обожаемого нами Покровителя и Защитника падали все дисциплинарные перегородки, поддерживать которые начальство даже не решалось, настолько велик был общий подъем в эти незабываемые моменты. Здесь ясно можно было наблюдать за теми невидимыми нитями, кои связывали массы с Царствующим Домом. Высокая и стройная фигура Его Высочества, Его четыре Георгия, Его всем «Ты» и Его вместе с тем ласковое обращение с нами – все это нам страшно импонировало, но и сближало со своим любимым Шефом, ради коего казалось не было той жертвы, которой в эти моменты мы не принесли бы.
Но весь этот подъем меркнет в сравнении с тем, что делалось у нас во время посещения училища Государем Императором Александром III со Своей Супругой. Говорили, что Государь был у нас после долгого перерыва посещения нашего училища, выражая тем свое неудовольствие прежнему свободомыслящему направлению в училище. Мне кажется, что доля основания в этом есть.
Обыкновенно Государь посещал училище после полудня, то есть во время строевых занятий. Его мы ожидали весь Великий Пост. Постели наши покрывались по этому случаю прекрасными белыми плюшевыми одеялами и спальни выглядели очень нарядно. Генерал Демьяненков конечно старался убедить нас, что это не имело вида втирания очков, а соответствовало приборке комнат в ожидании дорогого гостя. Мы этому однако не верили.
Я не могу в точности припомнить, каким образом производил смотр нашим строевым занятиям Государь Император, так как с того момента как нас привели в манеж и я увидел мощную фигуру русского богатыря с окладистой русой бородой и добрыми глазами рядом с чрезвычайно изящной маленькой фигурой Государыни Императрицы Марии Федоровны, то я все и вся позабыл. Как мы занимались в присутствии Государя я не знаю, думаю что плохо, так как все наши помыслы направлены были к Тому кто повелевал миллионами Русского народа, к голосу Которого прислушивалась вся Европа, Которого большинство из нас видело лишь на портретах, теперь же могло лицезреть воочию. Однако чувствовалось, что все происходящее перед нашими глазами – второстепенное, главное же ожидалось впереди, а что это главное, я отдать себе отчета не мог.
Когда Государь стал готовиться к отъезду, то здесь плотина, сдерживавшая наши искренние чувства по отношению к обожаемому монарху, рухнула, закричали неистовое и несмолкаемое «ура», все ринулись за Государем, обгоняя Его и Государыню, вылетели на плац, облепили сани и, вопя, и конечно мало что соображая, неслись, стоя на полозьях саней и просто догоняя их, на Литейный мост. Настроение было таково, что если бы Государь Император приказал с моста броситься в Неву, то многие это сделали бы, не задумываясь.
Я бывал потом не мало раз на парадах в присутствии Государя, переживал это настоящее чувство ожидания Монарха, ощущал, как мурашки бегали у меня по спине и сдавливали спазмы горло при проезде Государя, но все это было не то, что я пережил, видя Государя в непосредственной близости, а главное вне строя.
Незаметно промелькнули два с половиной года пребывания в училище, и мы приступили к сдаче последних экзаменов. Работы было очень много, а к тому же я неожиданно стал конкурентом Чеботареву для записи на мраморную доску. На финише он меня обогнал, и хотя он и попал на мраморную доску, но первую премию, для которой средний балл вычислялся чуть ли не до тысячной доли, получил я.
Приближалось время разборки вакансий. Совершенно неожиданно нам прислали чуть ли не семнадцать вакансий в конные батареи. Эти вакансии являлись полною противоположностью вакансиям в крепостную артиллерию, куда добровольно почти никто не хотел идти, а потому в мое время было установлено правило, что 10 процентов выпуска должны были идти в крепости. Эта участь падала на долю юнкеров с низшими баллами. В утешение этим несчастливцам на следующей после разборки вакансий литургии читался перед Апостолом прокимен: «Господь крепость людям своим даст, Господь благословит люди Своя с миром».
