Была ли альтернатива? (Троцкизм: взгляд через годы) - Роговин Вадим Захарович (электронные книги без регистрации .txt) 📗
XXVIII Рождение мифа о «троцкизме»
В 1924 году оппонентов Троцкого меньше всего интересовало содержание идей, изложенных в «Уроках Октября». Их реакция на эту работу оказалась всецело предопределённой амбициозными соображениями, яростью по поводу того, что Троцкий позволил себе напомнить о былых принципиальных ошибках, допущенных людьми, захватившими к тому времени основные рычаги власти в партии и Коминтерне. В соответствии с замыслом её организаторов дискуссия вышла далеко за пределы полемики по вопросам истории Октябрьской революции. Главным её итогом стало оповещение партии (и всего мира) о том, что на протяжении всей истории партии основным врагом ленинизма был и остаётся «троцкизм».
В этой связи следует напомнить, что после вступления Троцкого в большевистскую партию сам Ленин ни разу не употребил понятие «троцкизм». Полемизируя с Троцким по конкретным вопросам, выдвигавшимся жизнью после Октября, он ни разу не обронил даже намёка на то, что эта полемика представляет продолжение или рецидив дооктябрьских разногласий.
Уже в период острых споров в партии непосредственно после Октябрьской революции, те «старые большевики» (Зиновьев, Каменев, Рыков и другие), которые склонны были принять предложение соглашательских партий о формировании «коалиционного правительства» без участия в нём Ленина и Троцкого, пользовались в числе прочих и тем аргументом, что Троцкий раньше не был большевиком. В связи с этим 14 ноября 1917 года Ленин на заседании Петроградского комитета партии подчёркивал, что Троцкий давно понял невозможность объединения с меньшевиками, «и с тех пор не было лучшего большевика» [433]. Во время дискуссии о профсоюзах Сталин и Зиновьев снова пытались пустить в ход ссылку на небольшевистское прошлое Троцкого. В ответ некоторые ораторы из числа сторонников Троцкого напоминали Зиновьеву о его поведении в период Октябрьского переворота.
Очевидно, опасаясь повторения такой личной полемики после своей смерти, Ленин и дал свой известный совет партии в «Завещании»: «Напомню лишь, что октябрьский эпизод Зиновьева и Каменева, конечно, не являлся случайностью, но что он также мало может быть ставим им в виду лично, как небольшевизм Троцкому» [434]. Непредвзятое чтение этого фрагмента ленинского письма выявляет существенный нюанс: Ленин предостерегал от использования в качестве довода в полемике напоминаний о прошлых ошибках всех трёх упомянутых им лидеров партии, но лишь в отношении Зиновьева и Каменева он предупреждал, что их ошибка не являлась случайностью, т. е. что она может дать рецидивы.
С 1917 по 1923 год в партии о «троцкизме» не было и речи. Даже в дискуссии 1923 года представители большинства, многократно возвращаясь к напоминаниям о дореволюционных разногласиях Троцкого с Лениным, как правило, избегали этого одиозного термина. Понятие «троцкизм» не встречается в «классической» работе Сталина «Об основах ленинизма», впервые опубликованной в «Правде» в апреле — мае 1924 года. Ни разу не использовали его триумвиры и на XIII съезде, многословно критикуя Троцкого за его позицию в недавней дискуссии.
Впервые в послеоктябрьской истории этот термин был гальванизирован в «литературной дискуссии» 1924 года, определив её основное содержание и направленность. Теперь дело представлялось таким образом, будто на протяжении всей истории партии наблюдалось резкое противостояние ленинизма и «троцкизма» по всем основным вопросам революции, оценки её классовых сил и прежде всего — по вопросу об отношении к крестьянству.
Главная роль в создании «теории первородного греха», как иронически называл версию о «троцкизме» сам Троцкий, принадлежала Каменеву и Зиновьеву. Уже в конце 1924 года Зиновьев объявил «Уроки Октября» попыткой «ревизии — или даже прямой ликвидации — основ ленинизма» [435]. Распространяя эту формулу на весь «троцкизм», на всю совокупность идей и работ Троцкого, он говорил об «эволюции Троцкого от небольшевика к антибольшевику, т. е. эволюции человека, который хотел (хотя и не всегда умел) быть большевиком, но теперь постепенно становится противником большевизма… Действительно, то, что мы имеем в лице троцкизма, это есть идейное восстание против большевизма… Кто хочет строить партию в союзе с Троцким, в сотрудничестве с тем троцкизмом, который откровенно выступает против большевизма, тот отступает от основ ленинизма» [436].
В «литературной дискуссии с троцкизмом» Зиновьев и Каменев вновь избрали наихудший образ действий, с точки зрения последствий не только для судеб партии, но и для своей собственной судьбы. Они внесли наиболее злобный и рьяный вклад в персональную дискредитацию Троцкого. Идя рука об руку со Сталиным, они посеяли — на радость всей внешней и «внутренней» эмиграции — версию о наличии внутри руководства партии непримиримых разногласий по основным вопросам революции и социалистического строительства. Наконец, они вложили в руки Сталина отравленное идеологическое оружие в виде мифа о «троцкизме», который он в дальнейшем повернул прежде всего против них самих, а затем против всякого инакомыслия в партии и международном коммунистическом движении.
При помощи этого оружия Сталину удалось уже спустя несколько лет добиться абсолютной власти в партии и стране, а затем истребить почти всю старую партийную гвардию и вслед за ней — сотни тысяч советских и зарубежных коммунистов. Если в ходе дискуссии 1923 года впервые был пущен в ход жупел «фракционности», то в дискуссии 1924 года был впервые опробован второй, ещё более грозный жупел — «троцкизм». Использованный Сталиным и его ближайшим окружением в борьбе со всеми последующими оппозициями, он с течением времени приобретал всё более зловещее звучание, превращаясь из синонима «антиленинизма» и «антипартийности» в синоним «антисоветской контрреволюционной деятельности».
Перенесение дискуссии 1924 года в плоскость «борьбы с троцкизмом» имело далеко идущие цели и далеко идущие последствия. Отныне любой член РКП(б), равно как и других секций Коминтерна, соглашавшийся с позицией Троцкого по любому конкретному вопросу, был обречён на обвинение в «троцкизме». Под флагом «борьбы с троцкизмом» Сталин и его ближайшее окружение проводили все «чистки» и репрессивные кампании.
Десятки и сотни тысяч членов нашей и других компартий, большинство из которых не принимали участия ни в одной из оппозиций и не разделяли оппозиционных взглядов, ушли на смерть или в концентрационные лагеря с самым страшным клеймом «троцкист». Трагизм положения этих коммунистов, всерьёз поверивших в существование «теории первородного греха», усугублялся тем, что им приходилось непрерывно доказывать товарищам по партии (а затем, с начала 30-х годов — следователям и судьям) свою полную непричастность и враждебность «троцкизму». Этот продукт коллективной мифологии так настойчиво внедрялся в массовое сознание, что даже Ф. Раскольников — единственный крупный большевик, решившийся на гребне репрессий 30-х годов порвать со Сталиным и публично направить в его адрес такие обвинения, на которые не отважился ни один настоящий «троцкист», т. е. участник возглавлявшейся Троцким в 20-е годы левой оппозиции, — счёл необходимым в «Открытом письме Сталину» (1939 год) сделать знаменательную оговорку: «Как вам известно, я никогда не был троцкистом. Напротив, я идейно боролся со всеми оппозициями в печати и на широких собраниях» [437]. «Троцкистской вылазкой» считалось любое сколько-нибудь благоприятное (даже в частном разговоре) упоминание о Троцком, хранение его работ или знакомство с ними, любое несогласие с той или иной акцией сталинского руководства.
Атмосфера политической истерии, сопутствовавшая всем последующим чисткам и массовым репрессиям, отчётливо проявилась уже в «литературной дискуссии» 1924 года. В декабре этого года Суварин писал из Москвы, что кампания по обесчещиванию и дискредитации Троцкого достигла «невероятной степени ярости, бесстыдства и ненависти». «Страна буквально наводнена так называемой «антитроцкистской литературой». Все издания соревнуются между собой в низкопоклонстве» [438]. Суварин осуждал заявления о раскаянии, подобные заявлению одного из «красных профессоров», принимавшего участие в подготовке третьего тома собрания сочинений Троцкого. По мнению Суварина, молчание Троцкого и участников оппозиции 1923 года в ответ на бесчисленные грубые и нелояльные нападки и инсинуации в адрес «троцкизма» привели к тому, что «симпатии к Троцкому растворяются в незнании и страхе, но никто… не понимает цели этой кампании» [439].
