Когда врут учебники истории [без иллюстраций] - Балабуха Андрей Дмитриевич (книги онлайн без регистрации полностью .TXT) 📗

От первого проще всего было бы отмахнуться, сославшись на слова Анны Ахматовой, поставленные мной в эпиграф к этой главе: в конце концов даже гениальные стихи (трактуя это понятие расширительно, как произведение искусства вообще) и впрямь способны произрастать из любого сора. Но можно и копнуть поглубже.

«Слово» — произведение художественное, авторское, и, следовательно, пронизано авторским же отношением к сюжету и герою; в отличие от летописи, где автор также несвободен от своих (и не только своих) воззрений и симпатий, оно даже не претендует на беспристрастность и фактографическую точность. Вот лишь один пример последнего.

Помните, мы говорили о солнечном затмении и нестыковке дат? Современные исследователи потому и заставляют князя Игоря отправиться в поход 23 апреля, отдавая безусловное предпочтение единственному свидетельству «Киевской повести» против всех остальных источников, чтобы в полном соответствии с текстом «Слова» 1 мая он мог стать свидетелем этого астрономического дива. А ведь Ипатьевская летопись точно указывает, что Игорь потерпел поражение «во втору седмицу (т.е. второе воскресенье) Пасхи», — если учесть, что в 1185 году Пасха пришлась на 21 апреля, то «втора седмица» — это 28 апреля, так что затмением князь Северский любовался уже в плену… А в действительности автор «Слова» просто для вящего эффекта «передвинул» затмение! И никакого греха в том нет — Александр Дюма, скажем, на несколько лет передвинул осаду Ла-Рошели, чтобы участниками ее могли одновременно стать д’Артаньян и Атос — и никому не приходит в голову осуждать за это писателя. Вольное обращение с фактами в данном случае является только свидетельством: перед нами не хроника событий, а произведение художественной литературы. И главное в нем — не описание деяний князя Игоря, а вывод: нет для страны беды большей, чем княжеские которы. Если хотите, это своего рода роман-предупреждение [272] , только не фантастический, как это было принято в XX столетии, а исторический.

И следовательно, князь Игорь — не герой, но антигерой. Если встать на такую точку зрения, сразу становится понятным проступающее иной раз ироническое отношение к нему автора. Вновь возвращаю вас к началу — помните фразу из учебника: «отправился в… поход на половцев, замыслив дойти до берегов Черного моря и вернуть Руси далекие земли у Керченского пролива»? Это из «Слова» почерпнуто, не из летописи. А теперь попробуйте представить, как с теми силами, которыми Игорь Святославич располагал, столь амбициозный и дерзновенный замысел осуществить. Это ж — дайте мне два взвода, и я вам пол-Европы завоюю! Причем не только мы нынче умные — первые читатели и слушатели «Слова» получше нас понимали…

Признаюсь, меня долго примирял с личностью Игоря Святославича знаменитый «Плач Ярославны». Выходит, было что-то в этом человеке, если автор «Слова» вложил в уста его жены столь проникновенные слова? Но потом и это разъяснилось: Андрей Никитин доказал, что «Плач» — включенная в соответствии с литературными нормами и традициями XII века вставка из произведения более раннего, из того самого легендарного Бояна, и принадлежит действительно Ярославне, только совсем другой — Елизавете, дочери Ярослава Мудрого [273] .

А теперь перейдем ко второму вопросу. Каким же чудом антигерой превратился в XIX—XX веках в героя?

Старый екатерининский вельможа, известный ценитель и коллекционер древних рукописей, тайный советник граф Алексей Иванович Мусин-Пушкин раздобыл рукопись «Слова» в конце XVIII века и опубликовал в 1800 году. Это было время всеобщего стремления к поиску славного прошлого, достойного великой Российской империи. Антигерои никого не интересовали, зато герои были очень даже нужны. Так «Слово о полку Игореве» и прочитали [274] . И читали весь следующий век, прошедший под знаком славянофильства и обращения к корням. А этим направлениям русской мысли тогда (как, впрочем, и сейчас) равно дороги и даже жизненно необходимы подтверждения двух тезисов: во-первых, что Русь изначально и вечно находилась во враждебном окружении (отсюда и теория о половецкой угрозе); во-вторых, русский героизм всегда превосходил все прочие.

Хотя в то время, конечно, сам текст знали только немногочисленные историки, антикварии, любители изящной словесности, список (отнюдь, замечу, не исчерпывающий — так, навскидку) все равно получается внушительный. На современный русский язык «Слово о Полку Игореве» переводили И.И. Козлов, В.А. Жуковский, А.Н. Майков, К.Д. Бальмонт (а позже, уже в прошлом столетии — Н.А. Заболоцкий, В.И. Стеллецкий, И.А. Новиков, Г.П. Шторм, С.В. Шервинский, А.К. Югов, И.И. Шкляревский). Оно так или иначе упоминается у А.Н. Радищева, А.С. Пушкина, Н.В. Гоголя, К.Ф. Рылеева, Н.М. Языкова, А.Н. Островского, позже — у А.А. Блока и И.А. Бунина. К нему обращались такие художники как В.М. Васнецов, В.Г. Перов, В.А. Фаворский… Перечисление длинное, но красноречиво свидетельствующее о масштабах влияния «Слова» на умы и души. Особенно это относится к опере Александра Порфирьевича Бородина, либретто для которой написал, замечу, Владимир Васильевич Стасов — художественный и музыкальный критик, историк искусства, почетный член Петербургской АН. И еще — к наиболее популярному стихотворному переложению «Слова», сделанному одним из главных поэтов послепушкинского периода и (что немаловажно) чиновником-патриотом (по оценке «Энциклопедического словаря Брокгауза и Ефрона») Аполлоном Николаевичем Майковым.

Их совместными усилиями волшебная сила искусства и победила правду истории.

Сокрушаться по этому поводу не стоит — пусть из сора, но сколько же выросло блистательных произведений! Но разве от знания исторической правды хуже звучит бессмертная ария «О дайте, дайте мне свободу!..»?

Однако — и это не резонерство мое, но глубокое убеждение — знать истину все-таки необходимо.

Александр Ярославич по прозванию Невский — тот, к кому (через младшего из сыновей, Даниила) восходит первый дом великих князей московских и — впоследствии — государей всея Руси, начиная с Ивана I Калиты и кончая несчастным сыном Ивана IV Грозного, Федором Иоанновичем, тот самый дом Даниловичей, о котором мы уже вели речь в шестой главе, посвященной Борису Годунову. Волею отца, князя Ярослава Всеволодовича, Александр — удельный князь Переяславский; затем — приглашенный князь новгородский; по татарскому ярлыку — великий князь, сперва киевский, а потом владимирский. Прославленный государственный деятель, национальный герой, «солнце земли Суздальской», «защитник земли Русской», уже в конце XIII столетия причисленный православной церковью к лику святых — со всеми причитающимися по такому случаю житиями и чудесами. Его почитали не только Даниловичи (что для прямых потомков вполне естественно), но и династически никак не связанные с ними Романовы, причем в 1723 году Петр I даже повелел торжественно перевезти прах великого «предка» из Владимира [276] в Санкт-Петербург, в недавно построенную и специально для того предназначенную Александро-Невскую лавру [277] , а на месте легендарной Невской битвы приказал воздвигнуть в честь святого церковь. Он же постановил отмечать память Александра Невского 30 августа — в день заключения победоносного Ништадского мира [278] . А вскоре, 21 мая 1725 года, Екатериной I был учрежден орден святого Александра Невского — один из высших в Российской империи. После революции он прекратил существование, однако во время Великой Отечественной войны образ победоносного полководца вновь оказался востребованным, и по рекомендации товарища Сталина Президиум Верховного Совета СССР указом от 29 июля 1942 года заново учредил орден Александра Невского — рельефное изображение княжеского лика помещено в центре покрытой рубиново-красной эмалью серебряной пятиконечной звезды…