Партитура Второй мировой. Кто и когда начал войну - Нарочницкая Наталия Алексеевна (книги без регистрации бесплатно полностью .txt) 📗

После достижения советско-германских договоренностей, включавших в себя распределение зон влияния в Прибалтике, в условиях разрастания военного конфликта в сентябре 1939 г. одним из аспектов «размежевания» в регионе стал «вопрос балтийских немцев». Сталинское руководство считало важным маркером соблюдения Берлином секретных договоренностей его активность по эвакуации немецкой диаспоры из Эстонии и Латвии. В среде балтийских немцев были сильны симпатии к национал-социалистам, действовала разветвленная сеть организаций, связанных с НСДАП, германской военной и политической разведкой. Как отмечается в современной латышской историографии, под контролем или сильным воздействием нацистов находились «Балтийское братство», «Балтийское объединение», «Немецкое культурное общество», «Народное объединение балтийских немцев в Латвии». Большое влияние на воспитание молодежи немецкого происхождения и распространение нацистской пропаганды оказывала группа адвоката Э. Крегера, который лично участвовал в слетах НСДАП в Германии и сотрудничал с немецкими спецслужбами [359].

Латвийское руководство в конце 1930-х гг. занимало противоречивую позицию в отношении активности балтийских немцев: с одной стороны, ставилась задача по снижению их влияния на общество и экономику страны (при этом политуправление внимательно следило за умонастроениями в местной немецкой среде), с другой стороны, реальных действий по преследованию пронацистских организаций и агитаторов не велось из-за опасений «внешнеполитических осложнений» [360]. Обострял ситуацию тот факт, что проводимая Улманисом и Мунтерсом «дипломатия кульбитов» давала немало примеров откровенного заигрывания с гитлеровской Германией, которые подбадривали балто-немецкую общину в ожидании «больших событий». Так, всплеск восторженных эмоций в ее рядах вызвал визит в Ригу германского крейсера «Кельн», состоявшийся 28 мая — 3 июня 1938 г.

Подобные провокационные жесты отмечались и в 1939 г. Видный латвийский политик Маврик Вульфсон, инициировавший дискуссию вокруг пакта Молотова-Риббентропа с трибуны Верховного Совета СССР, в 1989 г., не обошел вниманием следующий сюжет: «22 мая 1939 г. пышно отмечалась годовщина освобождения Риги от большевиков в 1919 г. В этом празднике вместе с освободителями-ландесверовцами участвовали и части СС, специально прибывшие на военных кораблях из Германии. По существу, это был вызов не только большинству антигермански настроенного населения Латвии, но и западным союзникам» [361]. Добавим к этому, что и Советскому Союзу — в первую очередь.

В воспоминаниях левого социал-демократа Яниса Гринвалдса также запечатлена картина засилья нацистов: «Покоя мне не давали увиденные летом 1939 г. немецкие демонстрации на Рижском взморье. В воскресное послеобеденное время прямо вдоль берега, вопреки запрету автомашинам ездить по пляжу, мимо нас проехали несколько германских машин со свастиками. Местные немцы бесновались в восторге, крича — хайль, хайль, Гитлер, хайль! Обнимались со слезами на глазах — слезами радости. Это было жуткое предостережение нам. Гитлер готовился прийти, и его ждали — больше чем верующие своего мессию. Мы не могли так спокойно ждать, как улманисовская клика. Наши собственные силы здесь не позволяли играть значительную роль. Надежды на спасение мы ожидали от Москвы» [362].

Встречные ожидания «еврейско-коммунистического террора» в отношении балтийских немцев, рассчитывавших на скорый приход нацистских войск, стали одним из поводов для решения Гитлера о репатриации. Другие мотивы были связаны с потребностями укрепления военно-экономического потенциала рейха за счет «арийских» переселенцев, освоения захваченных земель на западе Польши и нежелания оставлять «своих» в странах, где сворачивалась зона влияния Германии в соответствии с секретным протоколом пакта Молотова-Риббентропа.

28 сентября 1939 г. в Москве Риббентроп среди прочего подписал особый протокол, в котором содержались обязательства советской стороны не препятствовать выезду в Германию граждан рейха и лиц немецкого происхождения с территорий советской сферы интересов, а также вывозу их имущества. Берлин, в свою очередь, брал на себя подобные обязательства в отношении украинцев и белорусов, оказавшихся в зоне германского контроля.

Латвийские историки считают, что этот протокол не имеет прецедента в истории международных отношений — два диктатора, Сталин и Гитлер, в качестве объекта секретных договоренностей рассматривали граждан, проживавших в других суверенных государствах [363]. Однако примеров договоренностей относительно граждан третьих стран хватает и в современном Европейском союзе (от закрытых списков стран, граждане которых подлежат особому контролю при выдаче виз и въезде в Шенгенскую зону, до условий введения «голубой карты» — аналога американской «гринкарты»). Трагизм ситуации 70-летней давности заключался в том, что никакой добровольности переселения в действительности не было.

Латвия и не думала возражать Гитлеру в этом вопросе, подписав 30 октября с Германией межправительственный договор, ставший юридической базой для «одноразовой акции» переселения немцев, в результате которого эта этническая группа с определенным статусом должна была перестать существовать в ЛР. Официальная Рига была готова пойти на существенное увеличение внешнего долга перед Германией, потребовавшей компенсации за оставляемое имущество (до июня 1940 г. Латвия успела выплатить 24,9 млн латов из общего долга более 100 млн латов) [364]. При этом правительство Улманиса фактически субсидировало германские военные нужды, так как в виде компенсации переселенцам Третий рейх цинично раздавал конфискованное у поляков и евреев имущество, а не латвийские деньги.

К. Улманис лично пожелал переселенцам покинуть Латвию «безвозвратно» [365], а его чиновники следили за тем, чтобы немцы не брали с собой драгоценностей и «лишних вещей», а также упростили процедуру расторжения брака. В прессе развернулась широкая пропагандистская кампания в поддержку исхода балтийских немцев, однако многие из них вовсе не хотели покидать родные места. В ход шли уговоры и угрозы, как со стороны нацистских уполномоченных, так и местных властей. Балтийские немцы, упорствовавшие в желании до конца жизни связать свою судьбу с Латвией, рисковали остаться без работы, имущества и оказаться вне закона.

Предусматривалось, что проводившаяся морским путем эвакуация немецкой общины завершится к 15 декабря 1939 г., однако отъезд продолжался до весны 1941 г. К середине апреля 1940 г. от латвийского гражданства отказалось свыше 53 тыс. человек [366]. Среди них было и около 900 латышей, имевших немецких родственников, хотя в целом латвийские власти препятствовали бегству представителей «основной нации», аннулируя заграничные паспорта [367].

Военно-политическая ситуация в регионе углубляла дифференциацию настроений в правящих кругах Латвии, варьировавшихся от прогерманских до просоветских. Сохранялись также иллюзии дальнейшего балансирования между воюющими сторонами (нацистской Германией и англо-французской коалицией) и Советским Союзом, опасавшимся быть втянутым в мировую войну в невыгодных условиях, в том числе геополитических — на Балтике. Разброс мнений наблюдался и в широких слоях населения Латвии, где росла идея опоры на военную и экономическую мощь советского государства.

2 октября 1939 г. в Москве начались советско-латвийские переговоры, увенчавшиеся 5 октября подписанием договора о взаимопомощи сроком на 10 лет, который в секретном протоколе предусматривал ввод в Латвию контингента советских войск до 25 тысяч человек, доступ к портам Лиепаи и Вентспилса и развертывание авиабаз при невмешательстве во внутригосударственные дела. Латвийскую сторону подталкивал к соглашению эстонский пример: аналогичный договор Москвы с Таллином был заключен 28 сентября. Ввод советских войск прошел без инцидентов, договоренности сторон в целом соблюдались. Контакты красноармейцев с местными жителями были ограничены, однако само их присутствие дало прилив сил левому подполью.