Партитура Второй мировой. Кто и когда начал войну - Нарочницкая Наталия Алексеевна (книги без регистрации бесплатно полностью .txt) 📗

При этом следует отметить, что в конце 1939 г. латвийская военная верхушка сохраняла конфиденциальные контакты с нацистами. Так, в ноябре состоялась встреча командующего Беркиса и начальника штаба армии Розенштейнса с руководителем эстонского и финского отдела абвера А. Целлариусом [368].

В ходе развернувшейся советско-финской «зимней войны» (ноябрь 1939 — март 1940 г.) официальная Рига воздержалась при голосовании по вопросу об исключении СССР из Лиги Наций, в прессе представлялась как советская, так и финская версия событий. Тем не менее, отдел радиоразведки латвийской армии оказывал практическую помощь финской стороне, переправляя перехваченные радиограммы советских воинских частей [369]. Командующий армией Беркис военного министра Балодиса об этом секретном сотрудничестве с противником СССР в известность не ставил; 5 апреля 1940 г. Балодис, подозревавшийся в просоветских симпатиях, был отправлен в отставку.

В военном отношении Латвия к концу 1930-х гг. располагала армией, не превышавшей 20 тыс. солдат и офицеров, призывным резервом в 180–200 тыс. человек, включая 68 тыс. «айзсаргов»; стрелкового оружия и снаряжения хватало на 130 тыс. человек. Если боевые качества солдат и младших офицеров британские военные специалисты оценивали как лучшие в Прибалтике, то военные навыки и оперативное мышление генералитета ставили невысоко, считая их устаревшими. Военно-техническое обеспечение латвийской армии было весьма слабым. В этой связи на Западе считали, что она самостоятельно не способна отразить нападение противника и пригодна разве что для партизанской борьбы. Эстонцы также опасались по поводу боеспособности латвийской армии и втайне от Риги планировали свою линию обороны глубиной до 60 км на латвийской территории, фактически допуская ее превентивную (встречную) оккупацию [370].

Существовавшие в Латвии планы обороны («А», «D» и «К») предполагали защиту от нападения со стороны СССР, Германии или с двух сторон сразу, при этом восточное направление считалось главным. В Москве воспринимали латвийскую угрозу только в качестве возможного сателлита Германии, Италии или союзника Польши, Финляндии, территория и военная сила которого (до 4 дивизий) может быть задействована в наступлении на Ленинград, Псков, Новгород. После ввода в Латвию по договору от 5 октября 1939 г. ограниченного контингента войск Красной армии в латвийском генштабе также разрабатывались варианты блокирования и уничтожения советских военных баз.

10 февраля 1940 г. К. Улманис выступил по радио с заявлением о том, что скоро может настать тяжелый момент, когда «от каждого сельского дома одному человеку придется надеть униформу» [371]. 22 февраля правительство ЛР увеличило обязательную срочную воинскую службу до полутора лет, до дальнейшего распоряжения отменялись отпуска у инструкторов (младший командный состав).

Неспособность режима Улманиса адекватно реагировать на внешние вызовы и внутренние проблемы существенно усиливала леворадикальные протестные настроения в обществе. Отмечали надвигающуюся грозу и западные дипломаты. В дневнике заместителя главы французской миссии в Риге Ж. де Босса встречаются такие записи: «Много говорят о коммунистической пропаганде в Латгалии, где с известного времени наблюдается выраженная тенденция к автономии» (23 сентября 1939 г.); в Московском предместье Риги «рабочие требуют прихода русских и смены государственного строя» (29 сентября); во время демонстрации в рижских кинотеатрах фильма «Александр Невский» эпизоды с разбитыми тевтонами сопровождались бурными аплодисментами (23 ноября) [372]. В апреле 1940 г. в Латвии прокатилась волна арестов активистов левого подполья.

К этому же времени относится предварительное решение Сталина потребовать смены режимов в Прибалтийских странах для надлежащего обеспечения договора о взаимопомощи и начало подготовительных работ по вводу дополнительных советских воинских частей. К середине июня 1940 г. критически ухудшилась военно-политическая обстановка в Европе: 13 июня 1940 г. французский маршал Петэн потребовал от правительства своей страны немедленной капитуляции; Париж был занят немцами; началась переброска крупных сил германских войск в Восточную Пруссию и оккупированную Польшу. Возникла потребность в срочном укреплении стратегического положения СССР на Западе, включая прибалтийское направление.

14 июня советское правительство предъявило ультиматум Литве, а 16 июня — Латвии и Эстонии, в которых требовалось привести к власти дружественные Москве правительства и допустить на территорию этих государств новые контингенты советских войск. Требования под угрозой применения силы были приняты. Авторитарный «вождь» К. Улманис, взяв на себя всю ответственность за будущее Латвии, пошел на формирование просоветского правительства во главе с А. Кирхенштейнсом, поддержал роспуск опоры разложившегося режима — организации «айзсаргов», активно сотрудничал с советскими представителями и местными коммунистами — вплоть до того, что 12 июля 1940 г. перечислил крупную сумму (5 тыс. латов) на счет вышедшей из подполья компартии Латвии [373]. Сопротивления советским войскам оказано не было, по городам Латвии прокатились массовые митинги в поддержку смены режима. Свою должность президента он сохранил до проведения 14–15 июля выборов по советскому образцу в народный сейм, принявший решение о просьбе принятия Латвии в состав СССР.

Детальный обзор оценок пакта Молотова-Риббентропа выходит за рамки данной статьи. Вместе с тем, важно отметить доминирующую тенденцию и официальные формулировки в рассмотрении советско-германских договоренностей, которые приняты в современной Латвии. Все они, так или иначе, вписываются в трехчлен «советской оккупации, аннексии, колонизации», смысловая нагрузка которого не соответствует международно-признанным трактовкам этих терминов [374].

На интернет-странице МИД Латвии представлена статья д.и.н. И. Фелдманиса, в которой заключенный 23 августа договор и секретный протокол названы «противоправной и циничной сделкой, примирением за счет шести третьих государств», которые «зажгли зеленый свет для Второй мировой войны». При этом утверждается, что «договор от 23 августа, как пакт войны, раздела и уничтожения, не имеет себе аналога во всей истории Европы XIX и XX столетий. Трудно себе представить еще более грубый и преступный заговор против мира и суверенитета государств. (…) Несомненно, что без пакта Молотова-Риббентропа не была бы возможна полная оккупация Балтийских государств спустя десять месяцев» [375].

Аналогичный «символ веры» заложен и в коллективной монографии 2008 г. «Латвия во Второй мировой войне (1939–1945)» [376]. Латышские историки также используют в оценках следующую формулировку: «Секретный протокол советско-германского договора о ненападении был циничной и противоправной сделкой двух одинаково аморальных политических систем за счет других независимых государств и народов» [377].

Следует отметить, что эти политически индоктринированные историко-юридические оценки, используемые сегодня официальной Ригой для попыток добиться задним числом международно-правового осуждения СССР наравне с нацистской Германией и подсчета «ущерба от советской оккупации» с перспективой выставления финансовых претензий к современной России [378], не учитывают военно-политического контекста 1939–1941 гг. и базируются на нормах международного права, зафиксированных только после разгрома гитлеровской Германии во Второй мировой войне.