Цивилизация средневекового Запада - ле Гофф Жак (книги онлайн полные .txt) 📗
(Пер. В. Микушевича)
Женщины находились в центре еще одного конфликта, внешне не столь драматичного. Они были объектом соперничества мужчин различных социальных классов. Эти любезные игры полов были осязаемым выражением борьбы классов. Презрение женщин к мужчинам определенной социальной категории ощущалось последними как самый болезненный удар из всех полученных ими. Мы с удивлением наблюдаем участие клириков в этом конфликте. Кюре или монах — богатый развратник — был излюбленным персонажем фаблио. Но их притязания реально сформулировали лишь голиарды — клирики, находящиеся вне рамок церковного общества. «Спор клирика и рыцаря» стал общим местом средневековой литературы. Чаще всего авторство принадлежало клирикам, поэтому им отводилась лучшая роль, в женских сердцах им отдавалось явное предпочтение перед воинами. В поэме «Ремирмонтский собор» монахини после долгих споров принимают решение отлучать тех, кто предпочтет рыцарей клирикам.
Презрение клирика к крестьянину обнаруживается в этой чешской голиардической песне:
Лирическая поэзия часто воспевала пасторальную любовь рыцарей к пастушкам. В реальности такие предприятия не всегда венчались успехом. Поэт граф Тибо Шампанский признавался в стихах, что два крестьянина обратили его в бегство, лишь только он собрался задрать подол пастушке.
Как известно, борьба классов дублировалась на Западе ожесточенным внутриклассовым соперничеством. Конфликты между феодалами, как продолжение борьбы кланов, частные войны, происходившие от германских «файд» — средневековой формы сеньориальной вендетты, наполняют собой средневековую историю и литературу. Еще в конце XIII в. Филипп Бомануар констатировал, что воевать друг с другом позволено лишь благородным. Война «лотарингцев» с «бордосцами» в жесте о Рауле де Камбре, сражения друзей и родственников Сида с линьяжем инфантов Каррионских, нескончаемая месть за инфантов Лара, без конца повторяющиеся стычки Колонна с Орсини, союзными с Гаетани, в которые вмешался папа Бонифаций VIII — Гаетани; вражда северных кланов в Шотландии и Скандинавии. На турнирах, на поле боя, при осадах замков разворачивалась борьба феодальных семей, наполняя собой всю средневековую историю.
Но сеньориальному классу вопреки его притязаниям не принадлежала монополия на подобные конфликты. В городских стенах беспощадную борьбу за лидерство среди патрициата и за господство в политической жизни вели горожане — как самостоятельно, так и во главе партий. Неудивительно, что Италия, урбанизированная раньше других регионов, представляла наибольшее число подобных примеров. В 1216 г. во Флоренции вендетта противопоставила две консортерии (семейные группы): Фифанти-Амидеи и Буондельмонте. За нарушение брачного договора (тем более позорное для Фифанти-Амидеи, что жених Буондельмонте не явился в день, когда вся консортерия невесты в свадебных одеяниях ждала его на Понто-Веккьо) через некоторое время изменник был убит, когда он направлялся в собор венчаться с другой. Отпочковавшись от борьбы двух претендентов на императорский престол, Оттона Браунгшвейского и Фридриха Гогенштауфена, и вылившись в борьбу между императорами и папами, соперничество двух флорентийских семей обернулось борьбой гвельфов и гибеллинов.
Редким, но заметным явлением было стремление отдельных представителей высших классов встать на сторону восставших низов. Такими людьми руководил идеализм или, как в случае с бедными клириками, осознание большей своей близости к бедным, чем к остальному духовенству. Из их родов выходили образованные вожди, столь необходимые народу. «Предатели» интересов своего класса встречались среди духовенства, бюргерства, реже — среди дворян. В 1327 г. «десять тысяч» вилланов и городских бедняков выступили против монахов Бери-Сент-Эдмундса под руководством двух священников, несущих знамена восставших. Загадочной фигурой был Генрих Динантский, льежский трибун в 1253 — 1255 гг., патриций, поднявший плебс против патрициата. Ф. Веркотрен, изучив хроники XIII в., увидел в нем честолюбца, воспользовавшегося народным недовольством для собственного возвышения, этакого Катилину. Но о народных вождях мы узнаем лишь от их врагов. Так, Иоанн Утремезский писал, что «Генрих Динантский поднял народ против своего сеньора, против духовенства и был весьма распущенного нрава… Это был человек хорошего рода, мудрый и хитрый, но свершивший столько ошибок, предательств, козней, что оказался совсем нестоящим человеком из-за своей зависти ко всем на свете». Посмеемся над этим приговором, наклеивавшим восставшим извечный ярлык завистников. Зависть (invidia), согласно церковным моралистам и учебникам исповеди, была величайшим грехом, свойственным крестьянам, бедноте. С чувством справедливого негодования толкователи воли сильных мира сего ставили этот диагноз всем вождям угнетенных. «Завистниками» назывались такие народные вожди, как Якоб и Филипп Артевельде или Этьен Марсель.
Помимо этих единичных случаев, мы можем задаться вопросом: насколько затронуты классовой борьбой были две силы, по определению стоящие над ней и пытавшиеся ее умерить: церковь и королевская власть? Церковь в силу христианских идеалов призвана была поддерживать равновесие между бедными и богатыми, крестьянами и сеньорами и даже стать поддержкой слабым беднякам, установить социальную гармонию, благословленную ею в известной трехчастной схеме общественного устройства.
Роль церкви была заметной в плане благотворительности, в борьбе с голодом. Соперничество с классом военных побуждало ее иногда действовать в пользу горожан или крестьян, против общей угрозы. Она вдохновляла движение к установлению мира, столь выгодного всем жертвам феодального насилия. Но все ее многочисленные заявления о беспристрастном судействе в споре «сильных» и «слабых» плохо скрывали ее склонность становиться на сторону угнетателей. Будучи включенной в свою эпоху, образуя социально привилегированную группу, ею же превращенную в сословие, в касту милостью Божьей, Церковь естественным ходом вещей вынуждена была склоняться на сторону тех, к числу которых на деле принадлежала.
Когда Варен, епископ Бовезийский, представил королю Роберту Благочестивому договор о мире, он хотел заставить сеньоров принести следующую клятву: «Я не уведу ни быка, ни коровы, ни прочего скота, я не захвачу ни крестьянина, ни крестьянки, ни купцов, не буду отбирать их денег, не буду требовать с них выкупа. Я не хочу, чтобы они теряли свое имущество, и не стану их сечь, чтобы отнять их запасы. С мартовских календ до дня Всех святых я не захвачу ни коня, ни кобылы, ни жеребенка на пастбище. Я не стану рушить мельницы и захватывать там муку, если они не находятся на моей земле и если я не нахожусь в военном походе, и я не возьму под защиту никакого вора». Такой текст использовали многие аббаты и епископы.
Монахи Сен-Лод в Анжере заявляли в преамбуле своего акта: «Бог сам соизволил так, чтобы среди людей одни были сеньорами, а другие — сервами и чтобы сеньоры были склонны чтить и любить Бога, а сервы — чтить и любить сеньоров»; следуя словам апостола: «Рабы, подчиняйтесь земным господам вашим со страхом и ужасом, господа, поступайте с рабами вашими по праву и справедливости, не угрожая им, так как и у вас есть Господин на небесах». Они должны были понимать, что, оправдывая социальное неравенство, они оправдывают как следствие неизбежную борьбу классов.
Характерно, что особенно враждебны крестьяне были по отношению к церковным сеньорам. Возможно, их гнев вызывало несоответствие между поведением клириков и проповедуемыми ими же идеалами, но, безусловно, причина была и в том, что церковные сеньоры лучше хранили свои архивы и благодаря грамотам и земельным описям с легкостью могли получать то, что светские феодалы с трудом вырывали у крестьян.
