Западноевропейская литература ХХ века: учебное пособие - Шервашидзе Вера Вахтанговна (читать книги онлайн регистрации .txt) 📗
Камю был уроженцем Алжира, который сыграл важную роль в формировании его лирико-пантеистического мировосприятия. «Самой большой моей удачей был тот факт, что я родился в Алжире. Я не написал ничего, что так или иначе не связано с этой землей». Двадцатилетнему А. Камю жизнь открывалась во всей ее контрастности: яркие краски, палящее солнце и нищенский убогий быт рабочего предместья Белькур, в котором родился и вырос будущий писатель. Мысль Камю балансирует, колеблется между этими полярными полюсами в эссеистике, прозе и драматургии.
В эссеистике 30-х годов – «Изнанка и лицо», «Бракосочетания» (1939) – складываются опорные в мировосприятии писателя философско-эстетические категории: концепция жизни как вечного чередования полярных противоположностей – «горечи изнанки» и «сладости лица»; «дионисийский пессимизм» Ницше, прославляющий состояние отрешенного созерцания и полного растворения в чувственных ощущениях; концепция «средиземноморского мифа», в котором оформляется протест «дионисийского человека» против хаоса истории и трагизма существования. Принцип полярности обусловил соответствующую концепцию сборников, призванную показать, как из самой «горечи изнанки» рождается радость бытия.
В основу заглавия первого сборника – «Изнанка и лицо» – положен парадокс Киркегора: «Там, где находится изнанка, находится также и лицо. Следовательно, с одной стороны – лицо, с другой – изнанка. Но определить, с какой стороны лицо, а с какой изнанка, невозможно». Этот парадокс призван подчеркнуть хрупкое равновесие между «сладостью лица» и «горечью изнанки», стремление принять жизнь, несмотря на ее жестокость и трагизм. «Мир прекрасен, и вне его нет спасения!» – писал А. Камю.
В названии второго сборника, «Бракосочетания», усеченная цитата из евангельской притчи: «Брачный пир готов, а званые не были достойны, так пойдите на распутье и всех, кого найдете, зовите на брачный пир».
Стержнем основной философской структуры «Бракосочетаний» является концепция «средиземноморского духа», или «сре-
диземноморского мифа». Создавая свою концепцию, Камю опирался на «дионисийский пессимизм» Ницше. Миф о Дионисе, эллинском боге опьянения и сладострастия, положенный в основу учения Ницше, призван отразить диалектику жизни – зачатия и смерти, созидания и разрушения. Терзаемый и страдающий Дионис рассматривался как олицетворение апофеоза ощущений опьянения, экстаза. Дионис у Ницше равнозначен жизни, а жизнь является болью и наслаждением. Однако культ Диониса не рассеивает трагизма человеческого существования. Наступает момент, когда объятия с миром ослабевают и вновь пробуждаются муки «несчастного сознания». «Дионисийский инстинкт, – писал Камю, – нас погружает в подлинное опьянение, приводит к забвению собственной индивидуальности». Дионис – бог зачатия и разрушения – проповедует языческое раскольничество, свободу от социально-нравственных условностей. Культ Диониса провозглашает родство человека и природных стихий – земли, света, моря и солнца.
Итак, страсть к жизни Камю навсегда отмечена «некой горечью под пламенем», обусловленной скоротечностью всего сущего. Камю созвучна по настроению романтическая тоска А. де Виньи о бренности жизни, близок его призыв «любить то, что не увидишь дважды». Именно эта любовь к ускользающему мгновению явилась для писателя проявлением любви к тому, что обречено умереть. Трагическое осознание «смерти и боли» является в эссеистике Камю своеобразным катализатором страсти к жизни.
Писатель считал, что только в странах Средиземноморья люди по-настоящему умеют радоваться отпущенным им мгновениям счастья. «Средиземноморский миф» Камю создает утопию счастья, которую он противопоставляет дисгармоничности бытия и хаосу истории. Взамен лживых, с точки зрения А. Камю, идеалов исторического прогресса, христианского мифа спасения, писатель присягает на верность всемогущему Пану, «этому рогатому Богу на фронтоне алтаря», олицетворяющему дух природы и языческую невинность.
В своей ранней эссеистике писатель стремился найти жизнеутверждающие начала, сохранить хрупкое равновесие между «горечью изнанки» и «сладостью лица». Поэтический лиризм Камю, провозглашающий «расцвет мысли, вдохновленной играми солнца и моря», составляет суть его «романтического» экзистенциализма и является диаметральной противоположностью умозрительной философии Ж.-П. Сартра.
Философия абсурда изложена А. Камю в его единственном философском произведении, написанном в жанре эссе, – «Миф о Сизифе» (1942). По своей жанровой специфике «Миф о Сизифе» приближается к «онтологической исповеди», обусловленной концепцией самовыражения. Провозглашение интуитивного, чувственно-конкретного восприятия жизни обусловливает яркую эмоциональность произведения, звучащего как лирическое откровение. «Я не философ и никогда не стремился им стать... Я говорю лишь о том, что пережил», – писал А. Камю.
Абсурд, определяемый писателем как «духовная болезнь XX столетия», возникает, в рамках его концепции, как результат «прозрения», выхода сознания из замкнутого круга повседневной текучки и «машинальной жизни». «Случается, что декорации рушатся. Пробуждение утром, трамвай, четыре часа в конторе или на заводе, обед, трамвай, четыре часа работы, ужин, сон – и так понедельник, вторник, среда, четверг, пятница, суббота, все в том же ритме».
Это открытие усугубляется очевидностью смерти, делающей нелепыми и смешными все прогнозы на будущее. Будущее осмысляется как неизбежное приближение к смерти, а время уподобляется неумолимому Хроносу, пожирающему своих детей.
В такой перспективе будущее представляется иллюзией, надежда – очередным миражом, осознание своей конечности приводит к грустному выводу: «все дано, чтобы быть отобранным безжалостно». Для определения человеческого существования Камю использует метафору Паскаля: «Человеческая судьба – это существование осужденных на смерть узников, ежедневно видящих, как гибнут другие узники...»
Результатом «экзистенциального прозрения» становится восприятие мира как непроницаемой иррациональной стихии. В мире, лишенном иллюзий, человек ощущает себя посторонним. Это изгнание бесповоротно, так как оно лишено воспоминаний о потерянной родине или надежды на обретение жизни обетованной. Свою основную задачу Камю видит в преодолении пессимизма и в создании нравственных ориентиров в мире смыслоутраты: «...установить абсурдность жизни – это вовсе не конец, а только начало. Нас интересует не само по себе это открытие, а правила поведения из него извлекаемые».
Абсурд, считает писатель, не существует вне человеческого сознания. Это «истина, которая освещает дух в его поиске». Сущность абсурда подразумевает прежде всего бунт, в котором человек находит оправдание своей жизни: «величие человека в борьбе против того, что его подавляет». В понятии бунта содержится не только возмущение убогостью существования, но и страсть к жизни. «Нужно любить жизнь прежде, чем ее смысл... Да и когда любовь к жизни исчезает, никакой смысл нас не утешит». Страсть к жизни подразумевает равнодушие к будущему, отсутствие надежды и стремление исчерпать все земные возможности. Недаром эпиграфом к «Мифу о Сизифе» взято изречение Пиндара: «О моя душа, не стремись к бессмертию, но исчерпай все возможное на земле».
Свобода, определяемая как результат экзистенциального выбора, осмысляется Камю как тяжкое бремя, отчуждение, изгнание. Взамен общепринятых критериев морали писатель предлагает этику очевидности, этику количества: «в счет идет не прожить жизнь лучше, а прожить побольше». Логика абсурдного сознания диктует эквивалентность любого выбора: «Мы осуждены быть свободными. Мы брошены в свободу. Подлинно существует лишь тот, кто свободно выбирает, является созданием собственного выбора... Именно свободный выбор создает личность. Быть – значит выбирать себя». Понятие свободы у Камю подразумевает действие стоическое и парадоксальное: «Принять то, что есть, когда я понял, что не могу этого изменить».
В качестве воплощения страдающего человека перед лицом абсурдной судьбы Камю выбирает героя древнегреческого мифа Сизифа, осужденного богами вкатывать на гору обломок скалы. Осознавая бесполезность собственных усилий, Сизиф продолжает делать свое дело. Его поведение диктуется моралью «трезвой ясности», в которой для Камю заключена «высшая мудрость отвергать богов и поднимать камни».
