Западноевропейская литература ХХ века: учебное пособие - Шервашидзе Вера Вахтанговна (читать книги онлайн регистрации .txt) 📗

Философская позиция Сизифа, возводящего этику нигилизма в универсальный закон, лишена логики: с одной стороны, бунтарь против всеобщей бессмыслицы, он проповедует негативный бунт, с другой – «высшую мудрость примирения с тем, что нельзя изменить». Герой драмы Камю «Калигула» (1938) более последователен. Его негативный бунт соответствовал своей истинной сути – сеять смерть и разрушение. В «Калигуле» писатель использует исторический сюжет для создания «трагедии прозрения». Столкнувшись со «скандалом бытия» – смертью своей любимой сестры Друзиллы – герой Камю, этот «фетишист черты» приходит к «прозрению»: «Люди умирают, и они несчастны». Калигула бунтует против несправедливо устроенного мироздания, против жалкой человеческой покорности судьбе. Сея ужас и смерть, он пытается заставить людей мыслить, прийти к прозрению своей жалкой участи и взбунтоваться.

Чтобы доказать абсолютность собственной свободы, Калигула изгоняет все чувства и привязанности. С грустью он признается: «Слишком много смертей. Это опустошает! Если б мне даже принесли Луну, даже если б мертвые воскресли, я не смог бы вернуться назад. Назад не возвращаются и надо быть последовательным до конца».

Камю показал в своей трагедии «прозрения» тяжкое бремя свободы, бесперспективность негативного бунта, заканчивающегося не только разрушением цельной картины мира, но и саморазрушением. Драма «Недоразумение» (1943), опубликованная спустя год после «Мифа о Сизифе», является решительным опровержением ницшеанского имморализма и вседозволенности. В этой пьесе все умышленно заземлено; деньги и преступление становятся залогом осуществления высоких порывов к счастью и свободе. Героиня драмы Марта представляет ироническую перифразу Сизифа. Для более наглядной иллюстрации практического осуществления «этики абсурда» Камю создает свою героиню как гипертрофированный символ зла и разрушения.

Роман «Посторонний» (1942)

В 1960 г. роман «Посторонний» был переведен на 19 языков мира, а литература о нем превосходит все написанное об остальном творчестве А. Камю. Замысел романа складывался в 1937 г. А. Камю стремился выразить в нем свою «правду» о жизни, т.е. создать типологию абсурдного сознания. В своей работе над «Посторонним» писатель опирается на концепцию романа, сформулированную им в «Мифе о Сизифе»: «Роман – это завершение философии. Полноту ему придает именно философский подтекст...».

Действительность, воспроизводимая в «Постороннем», по словам Камю, – это «не реальность и не фантазия... но миф, укорененный в жаркой плоти дня».

Роман «Посторонний» – произведение многоплановое. С одной стороны, Мерсо – обычный мелкий служащий в одной из контор Алжира. Он ведет существование ничем не примечательное, складывающееся из серых будней и не менее тоскливых воскресений. Он сам неоднократно подчеркивает свою ординарность: «такой как все». С другой стороны, Мерсо – воплощение абсурдного сознания, «оголенность человека перед лицом абсурда». Как отмечает Камю, здесь речь идет «о двойном отчуждении – социальном и метафизическом». Житейская философия Мерсо напоминает мудрость Сизифа: «принять то, что есть, когда понимаешь, что это изменить нельзя».

Основная тема «Постороннего», по признанию Камю, – это отказ от компромиссов, истина в природе. Писатель наделяет Мерсо характерными чертами «средиземноморского мифа» – непосредственным ощущением жизни, особой привязанностью к морю, солнцу, свету как природным стихиям. Для него все чудо жизни сосредоточено на настоящем: он спит, когда ему хочется спать, ест, когда голоден, вступает в связь с Мари Кардона, когда «ему хочется сжимать в объятиях тело женщины».

Основная задача романа осуществляется в композиции. Роман разбит на две части. В первой – тусклым, бесцветным голосом Мерсо воспроизводятся раздробленные, бессвязные события, попадающие в фокус восприятия героя. Но к заключительной, шестой, главе первой части этот речитатив в серых, стертых тонах взрывается дионисийским безумием – непредсказуемым, необъяснимым убийством араба. Неправдоподобность происходящего подчеркивается тем, что убийство совершается в состоянии солнечного наваждения. Мерсо даже толком не знает свою жертву.

Во второй части повествуется о тех же событиях, что и в первой, только в интерпретации судей Мерсо. Диспропорция между тем, как Мерсо воспринимает свою жизнь, и как те же самые события истолковываются с позиции формальной логики, призвана подчеркнуть несостоятельность общепринятых норм и ценностей. Последняя, пятая, глава второй части трансформирует в сознании Мерсо повседневный аморфный поток пережитой реальности в экзистенциальное «прозрение» смыслоутраты.

Принцип полярности определяет в этом романе основную философскую задачу. Даже фамилия Мерсо в ее французском звучании (Meur + Sault) содержит в себе сочетание «горечи изнанки» и «сладости лица» – смерти и солнца. Изначальная противоречивость жизни обусловливает индифферентность, безучастность Мерсо. Безразличие – его родная стихия: «...жизнь все равно не переменить, как ни живи, все одинаково». Поэтому Мерсо и не стремится что-либо менять. Блестящее предложение патрона, сулящее переезд в Париж, или же вопрос Мари, думает ли он жениться на ней, вызывают одинаковую реакцию: «мне безразлично, мне все равно». Мерсо безразлично, быть приятелем сутенера Раймона или бармена Селеста, «который во сто крат лучше». Он признает лишь контакты поверхностные, внешние, считая, что «никогда не знаешь, что может с тобой случиться».

Столкновение со странной, противоестественной логикой Мерсо происходит на первых же страницах романа. Писатель подчеркивает отстраненно-безучастное отношение своего героя к смерти матери: «Сегодня умерла мама. А может быть, вчера – не знаю». В отличие от Калигулы, для которого смерть Друзил-

лы явилась экзистенциальным «прозрением», вылившимся в безумный бунт «фетишиста черты», Мерсо воспринял смерть матери как событие, которое «рано или поздно» должно было произойти. «Ну вот, подумал я, воскресенье я скоротал, маму уже похоронили, завтра опять пойду на работу, и, в общем, ничего не изменилось».

Безразличие Мерсо, обобщенное Камю до символа вечной отчужденности, рассматривается писателем как воплощение «подлинного» существования в мире абсурда. Бесконечная изменчивость и противоречивость жизни обусловливают его импульсивность, укорененность лишь в текущем мгновении: «Меня всегда поглощало лишь то, что должно было случиться сегодня или завтра». Настоящее для него меркнет до того, как стать воспоминанием.

Так, случайно встретив на пляже машинистку Мари Кардона, он испытал острое желание обладать ею. И хотя это было на следующий день после похорон матери, Мерсо не почувствовал никаких угрызений совести, так как этого понятия не существует в его кодексе языческого раскольничества. Мерсо весь растворяется в ощущениях стихийного чувственного наслаждения. Ему нравилось бывать с Мари, раскачиваться с ней на волнах, вдыхать запах соли, исходящий от ее мокрых волос. «Я взобрался на поплавок и лег рядом с нею. Было очень хорошо... Перед глазами у меня было небо, голубая и золотистая ширь».

В отношении к Мари (к «другому» полу) чувства Мерсо сведены лишь к физиологическим ощущениям. «Она (Мари) осведомилась, люблю ли я ее». Любовь не совместима с абсурдом, с точки зрения Камю: «О любви я знаю лишь то, что это смесь желания, нежности и понимания, соединяющая меня с кем-либо».

Во второй части романа Мерсо, приговоренный к смертной казни, вычеркивается из сферы жизненных интересов Мари, «которой надоело считаться возлюбленной преступника», и она, «возможно, нашла себе нового Мерсо». «Ведь теперь, когда мы физически были разъединены, ничто нас не связывало и не влекло друг к другу. Воспоминания о Мари стали для меня безразличны. Мертвая она меня не интересовала». Логика поведения Мерсо, человека абсурда, диктуется свободным выбором, не соответствующим стандартам и нормам общепринятого поведения. Спокойствие во время похорон матери, чашка кофе, выпитая у ее гроба, связь с Мари – противоречат стандарту поведения «человека в трауре» и интерпретируются судьями Мерсо как «крайняя бесчувственность и пустота сердца».