Веселие Руси. XX век - Коллектив авторов (читаем полную версию книг бесплатно .txt) 📗

Параллельно толпы «прошлись» и по другим тюрьмам, вызволяя как томящихся в неволе политических узников, так и уголовников-рецидивистов. Низшие чины охраны были только рады встретить «веселых» освободителей, с которыми они охотно братались, допивая в качестве своеобразного ритуального действа принесенные остатки спирта. Не были забыты и узники, которые, очутившись на свободе, тут же принимались «догонять» своих благодетелей.

Следует отметить, что освобожденные из тюрем «политические» терялись в массе сбежавших под шумок уголовных элементов. У последних были свои интересы в происходящих беспорядках: первым делом был организован «крестовый поход» на Окружной суд, Главный полицейский архив, Охранное отделение, полицейские участки и сыскную полицию. Организаторов интересовали уголовные дела, которые они выбрасывали на улицу, складывали в кучи и поджигали, из-за чего вечерние улицы Петрограда скоро озарились бликами полыхающих костров. Обыватели радостно приветствовали это огненное зрелище, собирались вокруг и грелись, протягивая руки к исчезающим в пламени делам о разбойных нападениях, убийствах, квартирных кражах, незаконном производстве и распространении спиртных напитков, наркотиков и т. д. и т. п. Впоследствии у многих воров-рецидивистов, задержанных летом-осенью 1917 года, находили документы, похищенные из Охранного отделения во время его февральского разгрома [307], но значительная часть уникального сыскного материала была уничтожена.

Огонь стал символом революции, на который в первую очередь обращали внимание сторонние наблюдатели. Французский посол в Петрограде М. Палеолог 27 февраля записал: «Окружной суд представляет из себя лишь огромный костер; арсенал на Литейном, дом министра внутренних дел… здание слишком знаменитой «Охранки», около двадцати полицейских участков объяты пламенем; тюрьмы открыты, и все арестованные освобождены; Петропавловская крепость осаждена; овладели Зимним дворцом…» [308]. Вполне возможно, что у кого – то, видевшего зарево пожара над российской столицей, рождались ассоциации со знаменитым пожаром времени Нерона. Подвыпивший император (как говорят, сам отдавший приказ поджечь Рим) декламировал тогда стихи, глядя на гибнущий в пламени «вечный город»; в 1917 году пьяная толпа, устроившая пожар, пела песни и отплясывала на догорающих поленьях старого строя. Однако тлевшие угли февральского переворота вспыхнули вновь в октябре 1917 года и обернулись новым, уже настоящим пожаром гражданской войны. В эту эпоху стало не до плясок и веселья, хотя «веселие» продолжалось.

Но количество тюрем ограничено, а революционный энтузиазм постоянно требует действия. 27 февраля нападению толпы подверглось здание Мариинского театра. Это произошло как раз после разгрома Литовской тюрьмы, поэтому в толпе было достаточное количество пьяных уголовников. Нападавшие набросились на оставшихся в театре режиссера П.И. Мельникова и артиста В.В. Киселева, обвиняя их в том, будто из окон здания ясно виднеются стволы пулеметов. Служителям Мельпомены с большим трудом удалось убедить толпу не устраивать разгром в храме искусства, а выбрать несколько человек для осмотра здания. Когда выборные от народа обошли театр, они поняли, что за стволы пулеметов ошибочно приняли концы вентиляционных труб [309]. Часто опьяненная толпа представляла угрозу жизни человека, пытавшегося противодействовать разрушительным инстинктам «надравшихся» «революционеров».

Директор императорского Эрмитажа граф Д.И. Толстой вспоминал, как ночью в музей «ворвалась толпа человек двадцать, вооруженных, страшно возбужденных и сильно пьяных солдат» [310]. Солдаты настаивали, чтобы их немедленно проводили на крышу, на которой якобы расставлены пулеметы. «Я.И. Смирнов, не отдававший себе отчета в том состоянии, в котором они (солдаты) находились, стал горячо их убеждать, что провести их наверх он не может, так как, имея заряженные ружья, они способны случайно нанести непоправимый вред, попортить картины и пр. Тут выскочил вперед один молодой преображенец и накинулся на Якова Ивановича с непечатной руганью и криком: «Тебе твои вещи дороже солдатской жизни! Тебе, с… с…, все равно, что солдата пристрелят? Тебе только жаль твоих дурацких картинок!» Когда Смирнов начал горячо возражать… солдат свалил его толчком на мраморный пол и стал яростно замахиваться на лежащего то прикладом, то штыком. Момент был очень страшный… казалось – вот-вот приклад размозжит череп или штык вонзится в живот… Более благоразумные, или, лучше сказать, менее пьяные, оттянули буяна прочь, а унтер-офицер велел Смирнову встать, но тут же приставил ему под нос громадный парабеллум, повторяя ту же ругань и те же упреки в недостаточной заботе о солдатской безопасности» [311]. В конце концов, благодаря вмешательству рабочего персонала Эрмитажа, солдат удалось уговорить перенести осмотр на другой день. Следующим утром пришли новые, трезвые, и после осмотра крыши убедились, что никаких пулеметов на ней нет, да и не было.

Тем не менее представлять февральское торжество свободы в России исключительно в виде всеобщего пьяного дебоша было бы необъективно. Учитывая роль «несознательных» элементов в те дни, необходимо отдавать должное и сознательным процессам.

В первую очередь, это переход войск на сторону восставших под красные революционные знамена. Если бы народные беспорядки, носившие стихийный характер, не переросли в солдатское восстание, то начавшиеся февральские погромы вскоре были бы подавлены конной полицией и казаками. Слишком стихийно и неподготовленно вспыхнул Февраль, поэтому рассчитывать на руководство со стороны тех или иных политических партий и их лидеров не приходилось.

Солдаты и младшие офицеры, наоборот, вносили рациональный элемент в происходившие события. Перейдя на сторону народа, войска нередко пытались предотвратить разгромы винных лавок и прочих магазинов, те или иные случаи мародерства. Правда, следует отметить, что это справедливо лишь для тех небольших отрядов, которые находились на улице под командованием офицеров. Именно последние были инициаторами подавления погромов.

В качестве примера можно привести случай, произошедший 28 февраля, когда офицера с небольшой группой солдат на Моховой улице окружила встревоженная толпа студентов и женщин. Они сообщили о происходящем по соседству очередном штурме пьяной толпой винного склада и попросили предотвратить разгром. Когда офицер с солдатами поспешили к указанному месту (на этот раз громили винный склад Удельного ведомства), они увидели, что «в воротах какие-то солдатики уже оттискивали прикладами напирающих во двор дома уличных подростков, босяков и чернь. Солдатики выбивались из сил, они охрипли от криков. Офицер стал действовать решительно. С отрядом солдат он быстро спускается в подвалы. Там кучка усталых, вспотевших, забрызганных с ног до головы красным вином добровольцев – бьет носками, прикладами и поленьями бутылки, которыми подвалы были набиты до потолка. Офицер приказывает вышибать днища огромных винных бочек. И вот – отовсюду хлынуло с шумом вино и залило, пенясь розовой пеной, каменные полы. Подвалы затопили, и почти по колена ходили люди в винном море… И только тогда, когда все вино было испорчено и разлито, офицер поставил у двора крепкие караулы – чтобы ни одной капли не досталось толпе» [312].

Офицеры, как и большинство образованных людей, предвидели последствия «народного веселья», способного погубить дело революции. Любопытно, что в связи с этим вспоминалась и предыдущие события 1905 года. Многие говорили, что разгром кронштадтского мятежа был непосредственно связан с массовой попойкой матросов, доставшихся «тепленькими» правительственным войскам. Ходили даже слухи, что министр внутренних дел А. Д. Протопопов специально приказал открыть винные склады, стараясь перепоить восставших и потопить в вине начавшуюся революцию [313].