Веселие Руси. XX век - Коллектив авторов (читаем полную версию книг бесплатно .txt) 📗

Владельцы ресторанов понимали, что желания клиентов – превыше всего, даже закона, поэтому по-прежнему в отдельных кабинетах раздавались выстрелы шампанского, появлялись цыгане. Да и в общем зале можно было заказать бутылочку коньяка. Правда, цены на алкоголь подскочили, но обывателей, не желавших отказывать себе в давнишних привычках, это не останавливало. Возмущались, но пить продолжали. 18 июля московский служащий Н.П. Окунев записал в своем дневнике: «Как-то на днях нужно было пойти в ресторан, по делам, так мы втроем заплатили 93 рубля и были не в «Метрополе» или «Эрмитаже», а у Мартьяныча. Съели там по куску белуги, по полтарелки супа с курицей, выпили по стакану кофе (бурда какая-то), еще одну бутылку портвейна и полбутылки коньяку… Я об вине упомянул для того, чтобы засвидетельствовать, что и с пришествием революции, и с устранением полиции пить еще на Руси можно, и взятки кто-то берет по-прежнему, только все это день ото дня дорожает. (За полбутылки коньяку, кажется, посчитали 43 рубля). Спирт через ловких людей можно достать рублей 40 за бутылку» [345].

Время от времени представители власти, знавшие об основных путях, по которым люди могли получить заветную бутылку любимого напитка, производили облавы. От них не были застрахованы ни мелкие забегаловки и чайные, ни рестораны высшего класса. В мае в Москве произошла громкая история – был закрыт известный и пользовавшийся большой популярностью среди москвичей ресторан 1-го разряда «Марс». Сам начальник московской милиции А.М. Никитин издал предписание о решительной борьбе с тайной продажей вина в московских ресторанах. В соответствии с ним инспектор милиции 1-го отдела В. Марц произвел обыск, при котором в отдельном кабинете ресторана было обнаружено поданное в кувшине шампанское, а на столике в общем зале у одного из посетителей бутылка с суррогатным спиртом. При осмотре двора у кухни ресторана нашли две спрятанные бутылки с остатками водки и разбитые бутылки с коньяком и портвейном [346].

Но закрыть все рестораны было невозможно. Поэтому тайная продажа спиртных напитков продолжалась. И пить продолжали, как прежде. Хотя милиция (вопросами распространения наркотиков, тайной продажи водки чаще всего интересовались милиционеры-студенты, создававшие для этого даже особые «летучие отряды») проявляла большую изобретательность. Осматривали не только сами рестораны и трактиры, но и устраивали обыски в домах их владельцев, не ленились залезть на заснеженную крышу – излюбленное трактирщиками место для хранения коньяка [347].

Самой скандальной известностью в Петрограде пользовалось кафе «Ампир» на Садовой улице. Если милиции необходимо было найти какого-нибудь «дельца», первым делом заходили сюда. Здесь же можно было задержать торговцев кокаином, рецептами на спирт и прочий алкоголь. «Ампир» на протяжении революции оставался постоянным героем питерской криминальной хроники.

Участившиеся обыски ресторанов и кафе не позволяли обывателям расслабиться и предаться удовольствию от беседы со спутниками или спутницами, от кушания деликатесов, выпивки вина и пр. Поэтому представители высшего света, культурной богемы предпочитали устраивать застолья в меблированных комнатах или специально снимали для этого квартиры. Более предприимчивые в арендуемых квартирах устраивали нечто вроде частного дома свиданий. Сюда можно было прийти, вкусно и сытно поесть и попить, поиграть в карты и даже провести время с девушкой, выбрав ее предварительно из специального фотоальбома. Но милиция добиралась и до таких квартир. В мае подобный притон, скрывавшийся под вывеской «Институт красоты», был обнаружен в Петрограде в доме № 23 по Загородному проспекту [348].

Таким образом, ни на улице, ни в трактире, ни в ресторане, ни в частной квартире обывателям нельзя было предаться безобидным слабостям жизни – опустошить в приятной компании бутылочку-другую. «Культурно посидеть» стало практически негде. Зато по улицам продолжали разгуливать пьяные вдрызг солдаты, милиционеры и прочие хозяева революционной жизни.

Общество находилось в состоянии глубокой депрессии. Правительство проводило «разгрузку» Петрограда, эвакуируя культурные ценности. После падения Риги 21 августа многие обыватели размышляли: «Ведь теперь уже ясно, что моральное разложение наших войск непоправимо, и, значит, они не спасут родные земли от дальнейшего вторжения неприятеля… Ну, отдадим Петроград, Одессу, Киев, а потом что же? Образовать «Московскую» республику и тогда только просить Вильгельма, чтобы он пощадил нас, сирот и убогих!» [349]. Представители художественной интеллигенции, творческих профессий, пребывали в апатии. А. Бенуа в этот период записал: «Сейчас положительно не до искусства, когда речь идет просто о жизни. Лежа на одре тяжкой болезни, можно еще, пожалуй, заботиться о том, чтобы закрепить на случай печального исхода свои драгоценности за наследниками… Но трудно, пребывая в муках и страданиях, самому наслаждаться» [350]. Даже те, кто никогда не пытался «решать» проблемы с помощью бутылки, теперь обращались к ней.

В фольклоре возросшее пьянство объясняли серьезным санитарным кризисом, поразившим города. Количество отравлений и случаев дизентерии летом-осенью достигло размеров эпидемии. В этой связи и появился стишок под названием «Страхи» с примечанием «В Москве ждут эпидемий»:

Однако безответственно-веселое отношение к пьянству, в принципе свойственное русскому человеку, осенью 1917 года встречалось все реже. В Михайловском театре во время представления пьесы Островского «Грех да беда…» произошел скандал. В литерной ложе 1-го яруса сидела компания, у всех на виду пила лимонад, разбавленный спиртом, и делала громкие замечания в адрес игравших артистов. Один из компании, субъект в солдатской форме, дошел до того, что положил ноги на барьер. Возмущенная публика требовала вывести пьяных скандалистов из театра. В ответ из литерной ложи раздалось улюлюканье и горделивое пьяное мычание: «Посмотрим, кто смеет меня вывести, я член исполнительного комитета Совета рабочих и солдатских депутатов. У меня мандат!» [352]

«Пьяный вопрос» расколол население на два непримиримых лагеря – противников алкоголя, которые, глядя на то, во что превращалась революция, начинали все более рьяно отстаивать ужесточение «сухого закона» и любителей уличных пьянок, устраивавшихся ими после разгрома очередного винного склада. Последние не менее рьяно радели за сохранение status quo, и митинг в поддержку трезвости мог обернуться кровавым побоищем, если на нем случайно оказывался определенный процент противников подобного образа жизни. Городской фольклор и здесь отреагировал на раскол на «зеленых» и «трезвых»: «Встретились как-то два знакомых человека. Один другому говорит: «Я вам морду выше носа набью, прохвост вы этакий» – «Это, собственно, почему же?» – «А вы зачем на митинге кричали «Да здравствует трезвость?»» – «Это вовсе не я кричал, а мой товарищ!» – «Ну так я вам все-таки морду набью, а вы уже потрудитесь товарищу передать!» [353]