Веселие Руси. XX век - Коллектив авторов (читаем полную версию книг бесплатно .txt) 📗

Тем не менее во второй половине 20-х годов антиалкогольные меры не сводились к театрализованным представлениям и идеологическим заклинаниям. Вышедший в сентябре 1926 года декрет СНК РСФСР «О ближайших мерах в области лечебно-предупредительной и культурно-просветительной работы с алкоголизмом», помимо борьбы с самогоноварением и развития антиалкогольной пропаганды, предусматривал введение системы принудительного лечения алкоголиков. С осени этого же года в школах были введены обязательные занятия по антиалкогольному просвещению. В марте 1927 года в ряде городов РСФСР были введены некоторые ограничения на продажу спиртного – малолетним, лицам в нетрезвом состоянии, в выходные и праздничные дни, в буфетах заведений культуры и т. д.

Активное участие в кампании против пьянства приняли видные советские ученые. Например, в 1927 году вышла книга В.М. Бехтерева «Алкоголизм и борьба с ним», в которой, в частности, «отрезвление трудящихся» рассматривалось как «дело самих трудящихся» и связывалось с достаточным культурным уровнем широких масс. Однако общий тон антиалкогольной кампании того времени задавала статья Б. Дидриксона в журнале «Трезвость и культура» с весьма характерным названием «Пьяниц – к стенке!». Предлагаемые меры, помимо организации курсов агитаторов-пропагандистов, включали создание специальных дружин и отрядов «легкой кавалерии» по борьбе с пьянством. Неслучайно, в 1927 году председателем военной секции Всесоюзного совета антиалкогольных обществ был избран «главный кавалерист» страны С.М. Буденный.

Своего пика антиалкогольное движение достигло в 19281929 годах и было тесно связано с активной деятельностью Общества по борьбе с алкоголизмом (ОБСА). Члены Общества смысл своей деятельности видели в том, чтобы «оно будоражило общественное мнение, создавало настроение в массе, проводило законы» [523]. Организованная борьба совпала по времени и целям со всесоюзным комсомольским культпоходом как в городе, так и в деревне. В январе 1928 года был организован радиомитинг «Профсоюзы в борьбе с пьянкой», а в Третьяковской галерее ОБСА и Наркомат просвещения провели широко распропагандированную антиалкогольную выставку [524].

29 января 1929 года СНК РСФСР принял постановление о запрещении открывать новые торговые точки по продаже водки, торговать ею в праздничные и предпраздничные дни, в дни зарплаты и в общественных местах, продавать спиртное несовершеннолетним и пьяным, а также вести алкогольную пропаганду. Однако показательно, что в том году в Ленинграде власти разгромили трезвенническую секту чуриковцев, четвертую часть членов которой составляли молодые ленинградские рабочие и которая пользовалась большой популярностью в среде рабочего класса.

Важнейшей частью антиалкогольной кампании стал плакат, который связывал искоренение пьянства с завершением культурной революции, антирелигиозной пропагандой и повышением культурного уровня населения. Эти представления наиболее ярко и оптимистично выразил В. Дени в плакате «Долбанем!» (1929). Тогда же появились плакаты, противопоставлявшие употреблению алкоголя культурный досуг: «Книга вместо водки», «Кто умен, а кто дурак! Один за книгу, другой – в кабак» и другие. Плакат осуждал пьянство и на бытовом уровне. С призывом не пить дети на плакатах обращались к отцам (например, Д. Буланов «Папа, не пей!»), а в текстах был сделан упор на сознательность: «Помни, когда ты пьешь, твоя семья голодает». Подобные произведения зачастую формировали образ пьяницы – человека опустившегося и страшного (Лебедев К. «Такой отец – губитель нашей семьи»). Тогда как в плакатах, агитировавших за первую пятилетку, пьянство трактовалось ни больше ни меньше, как тормоз социального прогресса: «Чтобы превысить промфинплан, снижай алкоголизм, травматизм, болезни»; «Социализм и алкоголизм несовместимы» и т. п.

Да и в целом с 1928 года борьба с пьянством постепенно приобретает характер очередной идеологической атаки под лозунгом: «Алкоголизм и социализм несовместимы». Отряды «легкой кавалерии» стали закрывать питейные заведения, однако к 1930 году кампания государственной борьбы в основном выдохлась. Появились первые наркологические диспансеры, но работа, для которой требовались квалифицированный персонал и лекарства, проводилась слабо и эпизодически. В итоге медицинские приоритеты уступали место политической конъюнктуре.

Хотя «антиалкогольный фронт» был дополнен новым наступлением на «самогонные бастионы», по данным ЦСУ и Центроспирта, за первые пять лет после введения в 1924 году продажи государственной водки выгонка самогона в стране не уменьшилась, а возросла с 480 млн литров до 810 млн литров [525]. Возобновленная же милицией с начала 1928 года антисамогонная деятельность носила ярко выраженный карательный характер и была тесно связана с провалом хлебозаготовок осени-зимы 1927 года. Постановлением ВЦИК и Совнаркома РСФСР от 2 января 1928 года приготовление, хранение и сбыт самогона, а также изготовление, хранение, сбыт и ремонт самогонных аппаратов вновь запрещались и за эти нарушения предусматривались административные наказания либо в виде штрафа до 100 рублей, либо в виде принудительных работ на срок до 1 месяца [526].

Непродуманная антиалкогольная компания 1928–1929 годов, которой предшествовал год «либерального незапрещения» производства самогона, лишь ухудшила ситуацию. Частичная реализация требований сторонников «трезвого быта» в области сокращения производства водки и иных алкогольных напитков, закрытия части мест реализации «казенки» и сокращения времени работы этих заведений привели к росту шинкарства и потребления самогона в городах. Несмотря на самое решительное применение штрафов, арестов и конфискаций, административными мерами придушить самопального «зеленого змия» государству никак не удавалось.

Борьба с пьянством в Советской России приносила больше поражений, чем побед. По сути, была потеряна последняя возможность вытеснить самогон водкой. Впереди были год «великого перелома», усиление миграции в города сельских жителей, возможно, и тех детей, которые «баловались» на огороде самогоном и привносили в городскую культуру, и без того носившую полукрестьянский, «мигрантский» характер, свои обычаи и ритуалы потребления алкогольных напитков. В первую очередь, в города вытеснялась молодежь, воспитанная на самогоне. Таким образом, объективные факторы, закрепляющие «традицию» потребления самогона городскими жителями, были налицо.

В потреблении алкоголя от города, разумеется, не отставала и деревня. Несмотря на все старания, Центроспирту удалось вытеснить самогон из города, но не из деревни, где потребление алкоголя приносило государству больше расходов, чем доходов. Так, в 1926/1927 хозяйственном году от городских рабочих было получено акцизного дохода со всех спиртных напитков по 11 рублей 19 копеек с человека, тогда как от крестьян трудом набралось по 2 рубля 72 копейки. И хотя сельскохозяйственное население в том же году принесло 53, 7 % всех поступлений в государственный бюджет от акциза со спиртных напитков, вопрос о том, как выкачать с помощью водки деньги из деревни, не мог не беспокоить властей предержащих, ибо прямые налоговые поступления от крестьянства были относительно небольшими. По стране сельскохозяйственный налог составил всего 11, 8 % всей суммы государственных и местных налогов [527].

Но деревня и после отмены «сухого закона» с трудом переключалась на «казенку», предпочитая испытанный «домашний продукт». Конечно, сельское пьянство не было новостью для России. Характерно, что на протяжении 20-х годов страна вернулась к дореволюционным нормам потребления спиртного. Вместе с тем в этом процессе появилось нечто новое. Во-первых, неразборчивость населения относительно качества питья. Десятилетнюю годовщину Октября челябинцы встречали в хмельном угаре. В заметке «Яд, а пить можно» газета «Челябинский рабочий» отмечала, что в связи со свободной продажей спирта-денатурата крестьяне закупали его для питья четвертями (четверть равнялась 1/4 ведра). А на надпись «Яд – пить нельзя» никто не обращал внимания.