Реанимация Записки врача - Найдин Владимир Львович (книги бесплатно без регистрации полные TXT) 📗
В один из приездов в Армению я со всей его семьей и многочисленными друзьями попадаю на кладбище. Годовщина смерти матери Гамлета. Весна, цветут знаменитые абрикосы. Все вокруг в розовом душистом тумане.
На могиле грандиозный памятник. Чеканка — материн профиль. Оказывается, Гамлет на нее очень похож — такая же лепка носа и губ, упрямый подбородок, кудри, насмешливый прищур. Тут же внутри ограды врыт крепкий стол — на нем сейф. Брат Роберт открывает его сложным ключом. Сейф заполнен до отказа. Отборным коньяком. «Он всегда у нас в таком состоянии — сколько выпивается, столько и заполняется». Прессованное душистое мясо — бастурма в жгучей обмазке. Ни один микроб не выдерживает. Бастурма — пища пастухов, у них желудки луженые. У меня не очень. Во рту горит пожар.
Наполняются небольшие хрустальные стаканчики. Говорится тост, на могилу отливается немного благородного напитка. Все дружно выпивают, закусывают этой бастурмой и неизвестно откуда появившейся на столе зеленью — тархун, кинза, реган. Второй стаканчик — в память об отце. Его имя тоже горит золотом на черном мраморе. Его тела здесь нет, оно сгинуло в безызвестности, но имя и душа покоятся тут. А еще — в памяти детей, а теперь и внуков. Молодцы армяне!
Как по волшебству, появляется кавказский бутерброд — тонкий лаваш, в него вложен сыр чанах, ломтик бастурмы, зелень. Все аппетитно хрустят, наливают третий, четвертый, пятый стакан. Аромат наполняет воздух, и по щеке катится одинокая слеза. Потом вторая. Не привык я к пяти стаканчикам сразу. Да еще и на свежем воздухе. Слезу оценили как соучастие. Поблагодарили. Но это так и есть. Тепло разливается в душе широкой волной. Надо учиться у кавказцев.
Правда, много позже я пробовал выпивать на могиле родителей. На Ваганьковском. Ничего похожего не получилось. Как-то очень тесно, неуютно. И ужасно хлопотно. Какая-то колбаса сползает с хлеба мимо рта, яйца крошатся, огурец попался горький, помидор брызнул вбок, прямо в глаз брату. Хорошо, что он смеется. Говорит — отец бы не одобрил эту пьянку. Не к месту она. Хотя сам отец с удовольствием выпивал. Перед ужином. Нальет рюмку лимонной водки (сам туда крошил корки и клал кусочек сахара — вкус божественный!), отвернется к окну, подмигнет кому-то, выпьет и крякнет. Теперь я совершенно рефлекторно делаю то же самое. Только не подмигиваю. У меня и внук поступает по этой схеме. Ему почти три года. Пьет лимонад, крякает и выдыхает воздух очень грамотно. Меня все за это ругают. Поэтому мы с ним пьем тайком.
Так вот, кавказцы со вкусом выпивали, а потом тихонько запели. Теперь это была не песня пахаря, а другая, они ее потом назвали. Грустная, но с элементами героизма — с какими-то гортанными вскриками. Я не мог понять — при чем здесь эти слегка боевые вопли, пока очередной тост с помощью алаверды не передали молодому поколению. Старший сын Гамлета Нельсон, красивый парень лет восемнадцати, состроил грозное лицо и, повернувшись лицом к некоему пейзажу, сказал: «Клянусь памятью бабушки, — запнулся, — и, конечно, дедушки, что… Арарат будет наш». И протянул руку со стаканчиками на юг. А там, в этот ослепительный и прозрачный весенний день, сияла двухконтурная снежная вершина. Красиво! Книзу сахарная белизна темнела, становилась фиолетово-синей, и, конечно, мне тоже захотелось, чтобы Арарат снова принадлежал этим симпатичным и милым людям. При чем здесь турки с ихним Ататюрком? Якобы Ленин им подарил в 20-м году эту горку. Хороший подарочек!
Мне их жаль. Уж очень они любят Арарат! Он у них изображен на всем — на коньяке, на конфетах, папиросах. Всюду, где получается хоть какое-нибудь удовольствие. У русских таких ориентиров почти нет. Если только взять Волгу? «…Течет река Волга, а мне семнадцать, тридцать, сто лет…» У меня есть один сотрудник. Он волжанин. Любит вспоминать Волгу:
— Доплыву, — говорит, — до середины, там вода почище, напьюсь от пуза, и чешу обратно!
— А широка там у вас Волга?
— Не очень. Километра три, а при полноводье — все четыре. Но сейчас из-за плотин мелеть стала, еле-еле на два километра потянет, переплывешь и не устанешь. — Скромный русский человек. Саженками плавает.
Но вернемся к армянам. После кладбища ездили в эчмиадзинский храм — там красота, лепота и служба — почти как в Елоховской. Поют до того красиво, что слезы наворачиваются. Особенно после коньяка. В те времена партийные работники не совались в первые ряды, да еще со свечками в руках. Поэтому Гамлет со всей своей родней стоял где-то сзади, но тоже подпевал — грустно и торжественно. Голос у него был замечательный, глубокий, низкий, из души поднимался.
Он был добрым человеком. В разгар нашего веселья он вдруг вспомнил о какой-то своей дальней тридцатилетней родственнице, которая никак не может выйти замуж по причине перекоса лица. Неврит лицевого нерва, предположил я, и мы всей честной компанией отправились консультировать эту несчастливую особу. Тут нас ждал сюрприз — она работала лаборантом на коньячном заводе «Арарат». Было решение консультировать ее незамедлительно, чтобы вылечить как можно скорее.
В подвалах завода было замечательно. Прохладно, сумрачно, загадочно. Огромные бочки завораживали взгляд. Оказывается, в этих циклопических сосудах созревал не только коньяк, но и душистые армянские портвейны — «Аревик», «Аревшат»… Обязательно с буквами «Ар…», двадцати градусов крепости и темно-янтарный прозрачный цвет. Моя будущая пациентка работала как раз в этом портвейновом раю. Но сейчас она на полчаса отлучилась, и все умоляли нас задержаться до ее прихода. Естественно, для более приятного ожидания нам предложили произвести дегустацию местной продукции.
Это было замечательно. На широкий дубовый стол постелили белые кружевные салфеточки, поставили каждому пять или шесть бокалов разной формы — с плоской попкой, с конусной попкой, с широкими бортами, узкими. Неизвестно с какими. Наливали на один-два пальца. Учили нюхать, катать за щекой, задумчиво оценивать послевкусие. Ничем не закусывать. К приходу пациентки (ее звали, кстати, Лаурой) мы были абсолютно готовы. К труду и обороне.
Лаура смущенно улыбалась, от чего лицо перекашивалось так, что угол рта уезжал почти до уха, а глаз округлялся, как у совы или зайца. Это по-латыни так называется: «лягофтальм» — заячий глаз. Ужасная гримаса. Я тщательно вымыл руки (водой, не портвейном — я за этим четко следил) и принялся за осмотр.
У меня в то время было много таких больных. Это вирусное заболевание — воспаление лицевого нерва. Вспотел, простыл, ветерок просквозил и… привет. Физиономия перекошена. На лице вообще сложная ситуация с этими мимическими мышцами. Они почти все парные и симметричные, но каждая тянет в свою сторону. С одинаковым усилием. Стоит хоть одной из них ослабеть, как ее напарница с другой стороны тут же утягивает лицо в свою сторону. Иногда тянет с такой силой, что аж нос поворачивается в этом направлении. Представляете, добротный армянский нос (впрочем, еврейский не меньше, да и у русских бывают такие паяльники, что о-го-го) загибается куда-то вбок, как сломанный руль на шлюпке. Эта тяга в одну сторону тем больше, чем эмоциональней человек. Засмеялся, закричал, разгневался — морду перетягивает вбок, аж страшно. Прямо как киношный ужастик.
Постепенно больная мышца восстанавливается, набирает силу, но она все равно находится под гнетом здоровой нахалки-напарницы. А та до того привыкла тянуть одеяло на себя, что не дает выздоравливающей соседке даже пикнуть. Забивает. Поэтому я придумал для Лауры такой прием: крепко прижать своими пальцами эту настырную здоровячку и дать сразу команду на движение больной ее сопернице — оскалить рот, улыбнуться, поморщить нос. Так она и поступила. И вдруг, к удивлению болельщиков и самой Лауры, эта бедная затрюханная мышца после нескольких лет молчания дрогнула и сократилась. Полный восторг! Один московский профессор, человек солидный и эмоциональный (женат на молодой милой армянке, то есть почти родственник всех армян), пришел в крайнее возбуждение (после, конечно, тщательной дегустации) и хлопнул меня по плечу с такой силой, что я чуть не упал на Лауру. Удержался благодаря мускулам ног. Ее.
