Техника государственного переворота - Малапарте Курцио (книги без регистрации .txt) 📗
Теперь и Бонапарт подлаживается к остальным: он ведет себя осмотрительнее, его дипломатия стала менее-наивной, а оптимизм — более осторожным. Постепенно он убедил себя в том, что он — deus ex machina всей интриги, и ему достаточно этой убежденности, чтобы быть абсолютно уверенным: все будет так, как нужно ему. Однако ему требуется защита, чтобы уцелеть в лабиринте коварства и козней, и по этому лабиринту его ведет за руку Сьейес. Бонапарт все еще солдат, и только солдат: его политический гений проявится лишь после 18-го Брюмера. Все великие полководцы, будь то Сулла, Цезарь или Бонапарт, во время подготовки и осуществления государственного переворота ведут себя как военные, и только как военные: чем больше они стараются оставаться в рамках законности, выказывать уважение к государству, тем противозаконнее их действия, тем очевиднее, сколь глубоко они государство презирают. Слезая с коня, чтобы отважиться сделать первые шаги на политическом поприще, они всегда забывают снять шпоры. Все это время Люсьен Бонапарт постоянно наблюдает за братом, анализирует его поступки, с улыбкой, в которой уже чувствуется горечь обиды, читает его потаенные мысли, — и теперь Люсьен, самый влиятельный и самый опасный из заговорщиков, тот, кто в последнюю минуту спасет положение, уверен в брате, как в себе самом. Все готово. Кто смог бы теперь изменить ход событий? Какая сила смогла бы противостоять государственному перевороту?
В основу своего плана Сьейес положил глубоко ошибочный принцип: соблюдение законности как необходимое условие. Вначале он был против того, чтобы переворот не выходил за рамки закона: это означало связывать себе руки, ведь при непредвиденных обстоятельствах может понадобиться революционное насилие. А на дороге, с которой нельзя свернуть, всегда подстерегают опасности. Законодателю Сьейесу, одному из авторов конституции, государственный переворот в рамках закона казался абсурдом. Но Бонапарт непреклонен: ради соблюдения законности он порою даже идет на неоправданный риск. В ночь на 18-го Брюмера, когда Сьейес предупреждает его, что в предместьях неспокойно, и советует предосторожности ради арестовать десятка два депутатов, он отказывается: это было бы беззаконием. Когда Фуше предлагает ему свои услуги, он отвечает, что не нуждается в полиции. Святая простота! Ему достаточно собственного авторитета и славного имени. Однако этот пылкий генерал, этот высокопарно изъясняющийся воин не знает, как себя вести в царстве незыблемой законности: утром 18-го Брюмера, в Совете старейшин, он забывает свою роль, роль победоносного военачальника, призванного послужить своей шпагой народным избранникам. Он не отдает себе отчета в том, что должен предстать перед депутатами не в облике нового Цезаря, а в ореоле защитника конституции, на которую посягает якобинский заговор. Кто он сегодня? Генерал, по поручению Совета старейшин обеспечивающий переезд законодательного собрания в Сен-Клу. Осторожность требовала, чтобы он держался как второстепенный персонаж в парламентской комедии, главным героем которой является законодательное собрание.
Но когда он, окруженный офицерами в раззолоченных мундирах, выступает перед оробевшим собранием очкастых буржуа, кажется, будто слова ему подсказывает какой-то злой гений. Вся напыщенная риторика, которой он набрался в биографиях Александра и Цезаря, приходит ему на ум и вязнет у него на языке: «Мы хотим республику, основанную на подлинной свободе, на свободе общества, на народном представительстве: и я клянусь вам, у нас будет такая республика!» Офицеры хором повторяют эту клятву. Старейшины взирают на эту сцену в безмолвном ужасе. Сейчас, в этом прирученном парламенте, какой-нибудь депутат, какое-нибудь ничтожество может вдруг потребовать удаления Бонапарта — во имя Свободы, Республики, Конституции, всех этих громких и высокопарных слов, уже утративших смысл, но все еще опасных. Сьейес предвидел подобное осложнение: ночью верные ему инспекторы уничтожили повестки, адресованные ненадежным депутатам. Однако Бонапарту следует остерегаться маленьких, неприметных людей, которые на вызвали подозрений даже у Сьеиеса. И вот некий депутат по имени Гара встает и просит слова: «Никто из этих вояк не упомянул о конституции!» Бонапарт бледнеет, растерянно оборачивается. Но председатель Совета вовремя приходит ему на помощь, он не дает депутату слова, и под крики «Да здравствует республика!» заседание прерывается.
Во время парада, перед войсками, выстроившимися в Тюильрийском саду, Бонапарт срывает с себя маску. После знаменитых слов, громко сказанных депутату Ботто в дверях зала Совета старейшин, его речь, обращенная к солдатам, звучит как угроза и вызов. Теперь он уверен в себе. Фуше настаивает на аресте депутатов-смутьянов. Но Бонапарт отказывается отдать такой приказ: это было бы неоправданной крайностью, ведь сейчас все идет хорошо; еще несколько формальностей — и дело будет сделано. Его оптимизм ясно показывает, насколько он не на месте в этой рискованной игре. На следующий день, 19-го Брюмера, в Сен-Клу, Сьейес отдает себе отчет в допущенных ошибках и начинает испытывать страх, а Бонапарт по-прежнему проявляет такой несокрушимый оптимизм, такую веру в свой авторитет, такое презрение к «адвокатам» из законодательного собрания, что Талейран задается вопросом: что это — безумие или глупость?
Разрабатывая свой план, основанный на видимом соблюдении законности и особенностях парламентской процедуры, Сьейес упустил из виду некоторые незначительные обстоятельства. Чем оправдать то, что законодательное собрание было созвано в Сен-Клу девятнадцатого Брюмера, а не восемнадцатого? Это была ошибка — оставлять противникам двадцать четыре часа на изучение обстановки и на организацию сопротивления. Чем оправдать то, что девятнадцатого, в Сен-Клу заседание Совета старейшин и Совета пятисот началось не сразу, в полдень, а только в два часа дня? В эти два часа депутаты имели возможность обменяться впечатлениями, догадками, предположениями, договориться о совместных действиях в том случае, если их попытаются одурачить или применят против них насилие. Члены Совета пятисот заявляют, что они пойдут на все: вид солдат, окруживших их со всех сторон, приводит их в негодование; в ярости бродят они по аллеям и лужайкам парка, рассуждая вслух: «Почему мы не остались в Париже? Кто выдумал эту историю с заговором? Пусть назовут имена, пусть предъявят доказательства!». Сьейес, забывший сфабриковать доказательства существования якобинского заговора, смотрит на единомышленников, видит, что многие улыбаются, многие побледнели, а Бонапарт взволнован, встревожен, рассержен и уже начинает понимать, что исход ситуации неясен, что сейчас одно слово, один поступок могут решить все: ах, если бы он послушался Фуше! Но теперь уже поздно, придется положиться на волю случая, ничего другого сделать нельзя. Весьма оригинальная революционная тактика.
В два часа начинается заседание Совета старейшин. С первых же депутатских реплик становится ясно: план Сьейеса под угрозой срыва. Совершенно безобидных мелких буржуа, на которых Сьейес возлагал все надежды, казалось, охватило какое-то священное неистовство: хорошо еще, что в таком шуме никто не может взять слово. Но в Зимнем саду, где заседает Совет пятисот, на председателя, Люсьена Бонапарта, обрушивается лавина обвинений и угроз. «Все пропало», — решает Сьейес, когда слышит эти крики; побледнев, он направляется к двери — за оградой парка его ожидает карета. Спасаться бегством в карете все-таки удобнее и надежнее, чем верхом на лошади. Предусмотрительный человек не может упустить из виду такое обстоятельство, когда готовит государственный переворот. Но в гостиных на втором этаже, где Бонапарт и его сторонники с нетерпением ждут результатов голосования, не одному только Сьейесу становится не по себе. Если члены верхней палаты не утвердят декрет о роспуске парламента, назначении трех временных консулов и реформе конституции, как поступит Бонапарт? Какие действия предусмотрены на этот случай в плане переворота, разработанном и продуманном Сьейесом вплоть до мельчайших подробностей? Сьейес предусмотрел только бегство в карете.
