Конспирология - Дугин Александр Гельевич (читать книги без сокращений txt) 📗
Однако фундаментальным для судьбы Штросса и его идей явилось перемещение в США, в американский политико-культурный контекст. Если европейский консерватизм представлял собой довольно широкое и глубоко укорененное явление, проступающее сквозь все этапы либерализации и демократизации европейских обществ, то американское общество, выстроенное с нуля по лабораторным либерально-демократическим выкройкам, не имело для этого никаких предпосылок и его консервативным фундаментом, его идейным базисом являлись именно современные либерально-демократические, антиэлитарные по сути теории и идеалы, в которые американцы — как простые, так и посвященные — свято верили. Иными словами, Лео Штросс оказался в Чикагском университете в интеллектуальной среде принципиально противоположной по всем параметрам и установкам той, в которой проходило его становление. И тут происходит самое главное — фундаментальный сдвиг, который и объясняет нам позднейшее явление американского неоконсерватизма. Лео Штросс предпринимает попытку синтезировать политическую философию европейской Консервативной Революции (под влиянием Штросса американский неоконсерватор Ньют Гринвич позже напишет программный текст с названием «Консервативная революция») с доминирующей в США системой ценностей. Продуктом этого синтеза и является «штроссианство».
«Штроссианство»
Политическая философия Лео Штросса, которую он преподавал в течение десятилетий своим ученикам, сформировавшим позже ядро «неоконсов», имеет, таким образом, две составляющие — радикальный аристократизм и критический элитизм европейского толка, сопровождаемый воинственным духом господства, империализмом и симпатией к философии войны (условно «фашистский» компонент) и американский либерализм, ценности демократии, а также атеизм, прагматизм и рационализм в выборе средств («либерально-демократический» компонент). Можно сказать, что «штроссианство» — это сочетание высокоинтеллектуального элитарного европейского фашизма с американскими ценностями и глобальными историческими ориентирами. Трудно сказать, чего в этом учении больше — его сторонники и противники ставят здесь различные оценки. Сторонники (самые откровенные из них — такие как «неоконс» Макл Лидин) готовы согласиться, что это напоминает «фашизм», поставленный на службу «антифашистским», «либерально-демократическим», т. е. типично американским целям. Противники «неоконсов» — в первую очередь, американские демократы — видят в этом, напротив, предательство американской мечты и узурпацию американских ценностей группой элитистов-заговорщиков, которые подчиняют американские интересы антидемократической фашистской хунте, проникшей в руководство страны и втягивающей ее в самоубийственные империалистический авантюры. Штросс, особое внимание уделявший Платону и его модели «идеального государства», в котором высшая власть принадлежит философам (они правят над воинами, а внизу находятся бессмысленные и невежественные массы), настаивал на том, что истина и знание — это удел совсем узкой элиты, способной вынести бремя нигилизма. Сам Лео Штросс был убежден, что никакого бытия, блага, гармонии, никакого Бога и никаких богов не существует, а есть только чистое ничто, созерцаемое избранными философами, способными вынести его уничтожающее присутствие. В этом он развивает своеобразно понятую метафизику Хайдеггера, внимательно изучавшего проблему «ничто». Высшее знание, по Л.Штроссу, — это знание о ложности всех ценностей.
В этом, безусловно, состоит фундаментальное отклонение от классической философии европейских консервативных революционеров, которые, будучи элитаристами, сохраняли верность онтологии, т. е. бытию и истине, хотя путь к ним виделся для них сложным и парадоксальным. Ницше учил о сверхчеловеке и вечном возвращении. Хайдеггер ожидал возвращения новых богов, а Карл Шмитт был последовательным католиком. В этом принципиальное отличие Штросса: он убежден, что древние философы имели «скрытую повестку дня» (hidden agenda), смыслом которой было признание полного агностицизма, своего рода абсолютный нигилизм. Соответственно, философия ценностей и учение о бытии и этике были для них сознательным и необходимом обманом воинов и масс. В этом оригинальность Штросса и «штроссианства» — он убежден, что высшим секретом философов был тезис о том, что по большому счету «ничего нет», о чем учил софист Горгий из Абдер (откуда вышли все основные скептики и парадоксалисты древности). Отсюда следует, что любая оформленная философия и особенно политическая философия есть откровенная ложь, созданная посвященными для непосвященных.
В этом проявляется определенная американская черта, отражающая безысторичность и искусственность американской общественной системы — отсюда прагматизм, релятивизм, индивидуалистический произвол и онтологический нигилизм, типичные для США.
Исходя из нигилистической онтологии все остальные темы Консервативной Революции приобретают иное значение: это более не реальные консервативные ценности (империи, морали, этики, религии, государства, мощи, национальной миссии и т. д.), в которые искренне верили европейские консервативные революционеры, но прагматические лозунги, полезные «мифы» для мобилизации и организации «масс». И даже когда Штросс формально дублирует шмиттовскую модель политики («друг-враг»), или хайдегеровскую критику современного мира, он вкладывает в это совершенно иное значение. Он выхолащивает из них содержание, превращает в прагматические концепты, использует их для достижения конкретных целей — совсем в духе неомаккиавелистского анализа Парето. Так «штроссианство» действительно становится оригинальным философским учением: это элитистский фашизм, лишенный европейской онтологической сущности, фашизм без фашизма. Штросс считает, что демократия, либерализм и индивидуализм вещи позитивные (европейские консервативные революционеры так, кстати, не думали), но они доступны только для посвященных, для избранных; будучи же переданными массам, которые их не поймут и извратят, они утратят свой смысл. Штросс выделяет своеобразную нео-аристократическую «эзотерическую» прослойку, которая понимает смысл демократии и либерализма, но управляет массами с помощью мобилизующих искусственно сконструированных мифов — мессианского и даже националистического толка, т. е. с помощью лжи.
Сам Лео Штросс делил своих учеников на три категории: философы, воины и все остальные. Первых он посвящал в свой онтологический нигилизм и обучал философии и политической философии как искусству лжи. Вторым внушал агрессивные ценности воли, мессианства и патриотизма. А третьим предлагал второстепенные и малозначимые упрощенные схемы.
Штроссианцы в американском руководстве
Костяк современных американских неоконсерваторов составили именно ученики Лео Штросса из числа «философов» и «воинов». Штроссианство для них является той идейной базой, методологической системой и ценностной шкалой, которая определяет основные параметры их политической программы — отношения к внешнеполитическим и внутриполитическим проблемам, их повестку дня, которая в течение 90-х годов прошлого века стала практически официальной программой Вашингтона, а сами штроссиансские кадры — основой правящей республиканской элиты. Самым известным и «посвященным» учеником Лео Штросса был профессор Алан Блум, автор нашумевшей книги «Закрытость американского сознания». Так же, как и Штросс, Блум занимался интерпретацией Платона и древне-греческих авторов в весьма своеобразном (парадоксалистски-нигилистическом) ключе. Так, по мнению Блума, главным героем платоновских диалогов был не Сократ, а софист Трасимах, провозглашающий такие «истины»: «Тот, кто совершает несправедливость по отношению к другим, приобретает пользу для себя, а тот, кто поступает с другими справедливо, тот наносит себе вред» (Платон, Государство, I, 343c). Но если все будут действовать в отношении других несправедливо, каждый приобретет пользу, и будет достигнуто всеобщее процветание. Такого рода мудрость есть общее место англосаксонского либерализма и прагматизма с их ставкой на индивидуализм и эгоизм каждого в отдельности как «кратчайшего пути к всеобщему благосостоянию». Иными словами последним секретом философии, известной испокон веков посвященным, был, оказывается, вульгарный либеральный индивидуализм, а все остальное — лишь прикрытие.
