Стратегия Русской доктрины. Через диктатуру к государству правды - Аверьянов Виталий (читаем бесплатно книги полностью TXT) 📗
К сожалению, в нашумевших теледебатах с Чубайсом Рогозина мы этих положительных программных мыслей от него не услышали. Но всему свое время, неофундаменталистам тоже нужно время, чтобы осознать себя в новой роли и в новой еще только складывающейся ситуации.
В империи никого не будет волновать, сколько процентов от экономики Великороссии составляет экономика какой-нибудь другой Руси. Каждый атом империи обладает абсолютной ценностью, каждый гражданин империи – носитель неприкосновенности и чести Великого Рима. При этом сострадать всем остальным должны не только империалисты, не только русские, не только православные, но и сами «остальные».
3. Евразийское крыло как коалиция культурных автономий и корпораций, станет еще одним полноценным направление новой российской политики. В разные периоды государственного строительства оно может быть более окрашено в религиозные и местно-национальные тона, а может быть менее в них окрашено. Главное, что разногласия между фундаменталистскими силами, между корпорациями решаются в соборе не по принципу голосования, а по принципу взаимопроникновения и взаимосострадания. Сострадать всем остальным должны не только империалисты, не только русские, не только православные, но и сами «остальные» должны сострадать друг другу и «титульным», «первенствующим» народу, вере и государственности. Это означает, что нагрузки и тягла должны распределяться справедливо, что перегрузок на становой хребет цивилизации быть не должно.
Фундаментализм социальной правды, государственный фундаментализм как в его идеократическом, так и в бюрократическом измерениях, традиционные религии, национальные фундаментализмы, корпоративные и местные уклады могут найти свое примирение только в имперской системе координат.
Империя не тождественна монархизму, главным в ней является аристократическая составляющая, из которой империя черпает силы для собственного обновления и ответов на вызовы со стороны других цивилизаций. Монархизм можно рассматривать как внутреннюю возможность имперского направления. Внутри имперского движения он должен созреть, на сегодняшний день он слишком оторван от жизни, чтобы рассматривать его в качестве политически перспективной темы. Однако созревание монархической идеологии может произойти гораздо быстрее, чем это сейчас кажется, поскольку сама монархическая традиция является самой разработанной из всех наших политических традиций.
Религиозный фундаментализм (преимущественно православный и исламский) в России после 1991 года несколько окреп, однако, по существу, он остается по историческим меркам чрезвычайно слабым. Очень важно отметить, что фундаментализм представляет собой существенную черту этих религиозных традиций (неслучайно, в своих словарных значениях понятия «православие» и «фундаментализм» почти совпадают). Его место и роль в политической жизни России очень малы (пока он не представлен напрямую ни в парламенте, ни в исполнительной власти), тогда как авторитет традиционных религиозных институтов в обществе непропорционально высок, что признают даже атеистические и антифундаменталистские аналитики.
Спасение национальных, религиозных, корпоративных фундаментализмов в России – вступление в коалицию друг с другом, завязывание в дружественные узлы интересов друг друга. Собственно, развитие России стоит перед одной-единственной альтернативой: либо усугубление противоимперской, навязанной извне стратегии, в результате которой фундаментализмы российской цивилизации расходятся, окружаются изолирующей оболочкой, нейтрализуются и враждуют в атмосфере своего рода ценностной анархии; либо восстановление имперского союза, имперской коалиции фундаментализмов, в результате чего выстраивается их иерархия, позволяющая всем фундаментализмам играть позитивную конструктивную роль в развитии государства и реализовать свой творческий, ценностный потенциал.
Следует заметить, эта реализация будет протекать не в эксцентричных и экспансивных, а умеренных и гармоничных формах – фундаментализм в империи уравновешен и взвешен, тогда как вне империи он превращается в сепаратизм и терроризм. Империи не свойственны экстремистские методы политической регуляции, поскольку империя по определению является собором разных миров, культурой общежития различных традиций. Империя допускает (как Бог «попускает») инаковость веры, инаковость культурной специфики своих подданных. Она воспитывает их в духе уважения к соседям и собратьям по империи. Разрушители империи, напротив, всегда эксплуатируют чувства отталкивания по отношению к дальним родственникам и соседям, нагнетают противоречия и несоответствия до степени невозможности жить вместе, творить общую судьбу. Для этого они используют и религиозные, и этнические, и языковые различия. Империя обращает в силу и очарование то, что анархия и сепаратизм выдают за слабость и безобразие. Это два принципиально несовместимых стиля мышления.
О неизбежности репрессий [10]
Чиновник легко переживает любую революцию и любые репрессии, однако на этот раз мутация его социальной роли зашла слишком далеко
В России нет «граждан» и еще долго не будет. В России есть «обыватели». (…) Доверить «обоз с драгоценностями», каковому подобна Россия, да и всякое государство, – невозможно «обывателю». (…) Чиновник есть «гражданин по найму»…
Русская бюрократическая машина всегда вызывала в обществе зуд «революционности». Перестройка началась борьбой с бюрократизмом, обличением бюрократии подпитывались и радикальные и нигилистические настроения XIX века. В ключевые эпохи преобразований проблема чиновничества и его ротации (перетряски, «чистки») всегда стояла на повестке дня. В настоящее время мы подступаем к тому же гордиеву узлу нашей социальной реальности: нынешняя управленческая система вопиюще неадекватна государственным задачам, которые вскоре встанут и уже встают перед нами. Дело даже не в коррупции, а в той вялости, безынициативности, отсутствии гражданского пафоса и веры в Россию, которая необходима управленцу для участия в организации больших стратегических проектов. Наш чиновный аппарат носит характер не мобилизующего, а демобилизующего класса.
Чиновник всегда с ухмылкой воспринимает абстрактные кампании по борьбе с бюрократизмом. Уж он-то знает, что ему это не угрожает. Угроза должна носить более или менее персональный характер (немилость начальства, опала в результате борьбы кланов и корпораций, использованные недоброжелателями донос или жалоба). Через абстрактную борьбу с бюрократией всякий раз начинают разрушение не злокачественной опухоли административного произвола и саботажа, а разрушение самой государственности, и только государственности…
Один из парадоксов России в том, что у нее нет более исконного, более неизменного социального начала, чем чиновничество. Самой традиционной силой в России оказывается не духовенство, с его титульной принадлежностью Традиции, прошедшее через многозвенное горнило страданий и истреблений – но именно чиновничество. Невзирая ни на какие идеологические перевороты, само по себе оно духовно преемственно и несет в себе вечные узнаваемые черты. Ни шатко, ни валко, с режущим ухо скрипом, но бюрократия поворачивает вперед колесо государственной машины и вместе с ним преодолевает века.
В критикуемой всеми стилистике «партий власти» в России (и впрямь безобразной, бессодержательной, инертной) парадоксально содержится своя правда. Это «традиционная пошлость» нашего чиновничества, его кондовость и заскорузлость, тесно связавшиеся в последнее время с принципиальной неидеологичностью. В этом последнем отрицательном свойстве, начало которому положили горбачевский плюрализм и ельцинская «департизация», возродилась старинная способность без зазрения совести «переметнуться» от одного самозванца в стан к другому. Но в эпохи выхода из Смутных времен конформизм узаконенного предательства должен превратиться у носителей бюрократического фундаментализма в свою противоположность: мертвую хватку «верности» власти. И бюрократии теперь действительно неохота обзаводиться официальной идеологией, не потому, что она усвоила установки Макса Вебера на «безличность» и аполитичность, а потому что без идеологии как-то спокойнее.