Исав и Иаков: Судьба развития в России и мире. Том 1 - Кургинян Сергей Ервандович (электронную книгу бесплатно без регистрации TXT) 📗
Так что не я ввожу Танатос как научное понятие. Это открыл Фрейд и детально описали его последователи. Загнивание Запада («закат Европы», так сказать), декадентские маразмы, ужасы Первой мировой войны, предощущение нацизма — все это было культурным и политическим контекстом, во многом определившим востребованность понятия Танатос уже для Фрейда и его учеников. В постфрейдистский период начался подъем как новых, так и ранее существовавших наук (танатографии, например), занятых выявлением Танатоса, а значит, и управлением Танатосом.
Подчеркиваю — наук! Не богемных полухудожественных упражнений, а наук! Да, их развитием воспользовался постмодернизм. Но ведь не он один. Воспользовались, например, все, чьей специальностью является смерть чужих систем. Специалисты этого профиля поняли, что можно использовать три приема, позволяющих уничтожить враждебную систему.
Первый прием — отделение внутрисистемного Эроса (потенциала Жизни) от внутрисистемного Танатоса (потенциала Смерти).
Второй прием — активизация такого отделенного от Эроса Танатоса.
Третий прием — засовывание Эроса в мясорубку отделенного от него и активизированного Танатоса.
Если перевести огромный корпус религиозных представлений о «мертвечине» и «скверне» на светский системный язык, то эти три приема как раз и называются «осквернение». Так что введение понятия социальной скверны и социального осквернения — разрушения системы за счет активизации внутрисистемного Танатоса — мне представляется вполне корректным. И я берусь доказать, что перестройка — это и есть социальное осквернение, активизация внутрисистемного Танатоса с целью ликвидации системы.
Была система — некий кристалл. Некто запустил Танатос и получил булькающую беспомощную слизь. Получил — и радуется…
Кто-то скажет, что такой подход все же в большей степени использует язык искусства, а не язык науки.
Что ж, и искусство немаловажно. Оно ведь тоже технологично. Образы — это импульсы, воздействующие на сознание. Так ведь? И что если систему под названием «дом» разрушит импульс под названием «взрыв», то это — наука, и даже техническое ремесло (подрывное дело)? А если систему под названием «культура» разрушит импульс под названием «образ», то это — не наука, а искусство? Но если речь идет о разрушении систем, то так ли важно данное разграничение? Одни системы разрушаются атомными бомбами, другие — образами. Неужели тот, кто разрушает, не сведет это воедино во имя достижения своей цели? Обязательно сведет, и давно уже свел.
Знаю это отнюдь не понаслышке. Знаком с соответствующими разработками, которые осуществляли как зарубежные специалисты, так и наши умельцы, выехавшие за рубеж. Разве Александр Зиновьев, вернувшись на российские развалины, не признавался в том, что занимался на Западе чем-то подобным? Признавался. И не он один. А многие не признавались — по вполне понятным причинам.
Но разве можно все сводить только к иностранцам и эмигрантам?
Разве Александр Николаевич Яковлев, всесильный идеологический шеф Коммунистической партии, не говорил после краха собственной партии и СССР о том, что «удалось переломить хребет»? Кто-то скажет, что он оперировал метафорой, а не адресовал к технологии? Но почему тогда так успешно был сломан этот самый хребет? И почему я должен считать, что это метафора, если я знаю, что специалисты по теории систем называют технологии, обеспечивающие демонтаж оси системы, «ломкой хребта»?
А что, Анатолий Ракитов, советник Ельцина, не призывал к смене ядра российской культуры? Или тут тоже надо говорить об искусстве, а не о науках особого рода? А почему? Ведь абсолютно понятно, что речь идет именно о науках.
Есть люди, кончающие жизнь самоубийством. Они могут делать это по разным причинам. Многие трактуют террориста-смертника как человека, стремящегося заслужить место в раю. Мол, гурии и все прочее. Это в огромной степени задано тем, что такие «многие» избыточно зацикливаются на исламском суицидальном терроризме (шахиды). Но в других культурах вообще нет понятия рая, а суицид и суицидальный терроризм наличествуют. И метафизически обосновываются неприятием такого скверного дела, как жизнь вообще, и тем более жизнь вечная.
Короче, наука о суициде (наука! слышите?) уже достаточно подробно разобрала автономную от Эроса (воли к жизни) суицидальную мотивацию (волю к смерти). А начали этот разбор не ученые (психиатры, психологи и т. д.), а философы. Прежде всего, Артур Шопенгауэр, для которого подлинная свобода — это еще и независимость от необходимости.
При этом независимость от необходимости (не «познанная необходимость» Гегеля, а НЕЗАВИСИМОСТЬ от необходимости) не может быть связана для Шопенгауэра просто с проявлением воли, направленным вовне (волей как «волей-явлением»). Она связана с абсолютностью воли, направленной сразу и вовне, и внутрь себя — повсюду. То есть с волей как «волей-сущностью».
Животное на это не способно. Оно может направить волю вовне, но подлинной свободы достигнуть не может. Ибо животное принадлежит только природе. В природе есть только необходимость. Значит, животное находится в сфере необходимости, которой и подчиняется. Свобода же обитает в благодати. Но как тогда она может обнаружиться в явлении?
По Шопенгауэру, она может обнаружиться только когда «воля-сущность» (дух) вступает в противоречие с «волей-явлением» (телом). И, отрицая последнее, уничтожает тело как свое проявление. Самоубийство тем самым для Шопенгауэра (конечно, не любое самоубийство, а добровольная смерть, вызванная крайним пределом аскетизма) представляет собой единственное проявление абсолютности воли. А значит, и единственное, что позволяет обрести свободу и благость. Такое отношение к самоубийству заслуженно закрепило за Шопенгауэром не только славу «величайшего пессимиста» и певца самоубийства, но и статус первого теоретика так называемой «воли к смерти».
Именно в связи с этим особо буйствовал двойник и оппонент Шопенгауэра Фридрих Ницше. Мол, какая смерть?! «Над жизнью нет судьи» — и так далее… Но жизнь, над которой нет судьи, жизнь как отрицание справедливости — это феномен, восславление которого, по сути, подтверждает, а не опровергает правоту Шопенгауэра. Так что отношения Ницше с Шопенгауэром (а также Ницше с Вагнером) отнюдь нельзя назвать тривиально антагонистическими.
Танатос — это и есть воля к смерти… Тема эта разобрана уже не только в том, что касается человека. Проанализировано, что такое «контуры смерти» и «точки смерти» в разного рода сверхсложных системах. Введен термин «программа самоликвидации». Самопрограммирующиеся сверхсложные системы изучены и с точки зрения возможности их побуждения к «программированию на самоликвидацию».
Обсужден, причем подробно, феномен так называемых «превращенных форм». Это философское обсуждение (блистательно осуществленное, например, советским философом Мерабом Мамардашвили) было впоследствии переведено на язык теоретической биологии и общесистемный язык. Этим пользуются медики, обсуждающие ряд заболеваний (системная красная волчанка и так далее). И зачем притворяться, что все это не доведено до комплекса технологий? Да, эти комплексы технологий не продаются на «Горбушке» и не находятся в открытом доступе. Ну и что?
Совершенно очевидно, что уже сейчас обиходными являются понятия «суицидальные группы», «суицидальные секты» и так далее. А лет через двадцать к самопрограммированию на смерть будут побуждать сверхсложные компьютерные системы. Да и сейчас есть специалисты, которые далеко продвинулись в этой, пока еще достаточно закрытой, размытой и проблематичной сфере.
Словом, Танатос — это на современном Западе уже не только наука, но и технологии. Восток же занимается технологиями Танатоса, в соответствии со своей интеллектуальной и культурной спецификой, тысячелетиями. И достаточно далеко в них продвинулся.
А теперь вопрос на засыпку: если можно так запрограммировать систему… А также личность… А также группу… То почему нельзя так запрограммировать более крупное сообщество (народ, нацию, цивилизацию)?
