Содержательное единство 2007-2011 - Кургинян Сергей Ервандович (книги хорошего качества .txt) 📗
Вопрос #1 – чем взрыв 300-граммового заряда отличается от взрыва заряда в 2 или 4 килограмма?
Ответ: тем, что взрыв 300-граммового заряда фактически исключает версию так называемого "пояса шахида". Присмотритесь к этим поясам и жилетам еще раз. Вы увидите, что они состоят из определенного количества элементов, имеющих определенный вес. Суммарный вес взрывчатого вещества в этих элементах, как известно из практики, колеблется, в основном, в диапазоне от 2,5 до 4,5 килограммов. Никакой смертник, направляемый на теракт организацией, пусть даже и не очень сильной, не будет жертвовать собой, взрывая слишком малый заряд. Потому что тогда он пожертвует только собой и не выполнит необходимой задачи. Значит, либо-либо.
Либо повреждения вагона, а также повреждения, нанесенные людям, свидетельствуют, что был взорван мини-заряд. Но можно ли тогда говорить о том, что подорвавшийся смертник был выдвинут для выполнения задачи террористической организацией?
Либо взрыв породил повреждения, говорящие о том, что было взорвано 2 или 4 килограмма соответствующей взрывчатки. Но тогда зачем говорить о 300-х или 400-х граммах? Зачем вообще, повторяю, нагружать сознание граждан лишними непроверенными деталями? Да еще и так, чтобы детали, сообщенные одним должностным лицом, расходились с теми же деталями, сообщенными другим лицом? Зачем нужно наделять сразу несколько лиц полномочиями сообщать подобные детали? Пусть в инструкции будет написано, кто имеет право эти детали сообщать, а кто не имеет. И пусть правом будет наделен только кто-то один. Речь идет о необходимости соблюдать простейшие правила поведения в экстремальных ситуациях. Поскольку данная ситуация, увы, наверное, не последняя, это необходимо зафиксировать.
Вопрос #2 – через сколько часов после теракта можно получить достоверную информацию о том, какова была мощность взрыва, организованного террористами?
Ответ: для начала на месте взрыва должна оказаться группа с газоанализаторами, способная определить тип взрывчатого вещества. Существуют другие методы определения типа взрывчатого вещества, но только газовые анализаторы дают информацию с необходимой степенью достоверности. Для этого нужно немного времени.
Дальше нужно, чтобы профессионалы оценили повреждения хотя бы качественно. Какие именно механические повреждения имеют место? Каким нагрузкам соответствуют эти механические повреждения? И так далее. На это нужно, если работать оперативно и серьезно, примерно 3 часа.
А дальше надо вводить понижающие коэффициенты. Потому что во всех таблицах будут фигурировать только данные о том, какие нагрузки порождаются таким-то взрывом в пустой среде. И о том, какая мощность взрыва в пустой среде порождает такие нагрузки. Если среда не была пустой, то надо знать, насколько она не была пустой. И ввести поправки. На это нужен еще один час как минимум.
А дальше нужно проверять и перепроверять данные, сопоставлять сведения из разных справочников, уточнять проведенные расчеты и так далее. На это уходят сутки.
Вывод: на то, чтобы дать примерную, но весьма шаткую оценку, профессионалу нужно около пяти часов. На то, чтобы дать серьезную оценку, – сутки. Ну, и зачем же терзать граждан этими оценками, полученными раньше, чем за пять часов?
Скажут: а это такого класса профессионал, что он на глаз сразу все видит и оценивает.
Отвечаю: пусть он видит и оценивает, сообщая это на ухо своему начальству, то есть – кому положено. Но данные, которые получает общество, сразу должны быть точными и не подвергаться коррекции. Притом, что у общества нет никакого срочного, жизненно важного запроса на разбираемую сейчас мною конкретику. А вот запрос на то, чтобы уличить власть во лжи, всегда есть и у общества, и у тех конкретных интересантов, которые попытаются управлять общественным мнением. Так что поспешность в вопросе о количественных данных и бесполезна с практической точки зрения (граждан эти сведения не спасут, они им не помогут, они их не успокоят и так далее), и контрпродуктивна с политической точки зрения. В отличие от поспешности в том, что касается перевода телеэфира на нужный формат, отвечающий задаче адекватного освещения крупного теракта.
Вопрос #3 – имеем ли мы право сейчас говорить о террористках-смертницах вообще и называть их конкретные имена?
Ответ: если на телах обнаружены фрагменты так называемых "поясов шахидов" и другие неопровержимые доказательства совершения, так сказать, обладателями этих тел, самоподрывов, и если эти тела женские, то мы имеем право говорить о том, что видим. А точнее, о том, что видят профессионалы, получившие доступ к закрытому материалу. Но торопливость, с которой это делается, и тут не дает положительного эффекта. А отрицательный – дает. Ибо политические интересанты начнут анализировать природу этой торопливости. Как именно они будут это делать, понятно. Вообще торопливость в любой выдаче "на гора" следственной информации малопродуктивна. Отвечать надо всегда одно и то же: ждите – мы ведем следствие.
Что же касается того, что по фотографиям сохраненных фрагментов тел погибших женщин эти женщины были опознаны родственниками, то данные опознания никак не могут быть признаны фактом совершения террористических актов теми, кого опознали родственники. Тут возможны трагические ошибки, потому что есть люди с очень похожими лицами. А родственники, находясь в соответствующем состоянии и имея дело с фотографиями, могут совершить понятные ошибки. Поэтому всегда ждут объективных данных – окончательной генетической экспертизы. Только после этого можно о чем-либо говорить утвердительно. Но и тогда целесообразно избегать окончательных суждений.
Надо закончить следствие, передать данные в суд и настаивать на том, что только суд может вынести окончательное решение, проверив, не являются ли те или иные данные фальсифицированными, проконтролировав корректность следствия и так далее. До тех пор любые выдаваемые данные – это версии. Понятно, для чего эти версии выдаются людям, которые должны эти версии проверять. Но для чего они сообщаются обществу – отдельный вопрос. Чтобы журналисты могли поехать интервьюировать родственников террористок-смертниц?
А понимаем ли мы, что сегодня любое интервью, делающее интервьюируемых своего рода знаменитостями, – это паблисити? В каком-то смысле, поощрение к теракту. Тут работает давно открытый закон потребности быть знаменитым, иронически описанный еще А.Чеховым в рассказе "Прославился". Но то, что Чехов описывает иронически, в нашем случае имеет совсем другой характер. Потому что кто-то начнет сочувствовать родственникам, прославлять погибших. Родственникам это будет льстить. Возникнет совершенно нежелательная эмоциональная волна. Разве это не очевидно?
Вопрос #4 – можем ли мы считать правдивым или хотя бы правдоподобным объяснение, согласно которому террористки-смертницы осуществляли самоподрыв при выходе людей из вагонов, то есть на станциях метро, а не в тоннелях, потому что за счет этого им удавалось достичь максимума поражающего эффекта?
Ответ: мы категорически не можем считать такое объяснение правдивым или даже правдоподобным. Хотя бы потому, что предыдущий теракт в тоннеле между Павелецкой и Автозаводской, совершенный в 2004 году, унес 40 жизней. А значит, один взрыв примерно той мощности, которая сейчас называется, осуществленный в закрытом вагоне, унес столько же жизней, сколько два нынешних взрыва.
Аргументы в пользу того, что поражения при выходе людей на платформу будут больше, ибо люди рассредоточены и поражающие элементы (гвозди, гайки) не будут перекрыты плотной толпой прижатых друг к другу людей (так называемое первое кольцо поражения), не выдерживают критики. Насколько нам известно, на другой стороне платформы никто не пострадал. А значит, поражающие элементы увязли в плотной группе людей.
Повреждения, нанесенные осколками, смертельны только в первом кольце поражения. Во втором кольце речь уже должна идти, по преимуществу, не о травмах, несовместимых с жизнью. Тем более, не может быть нанесенных повреждающими элементами травм, не совместимых с жизнью, в третьем кольце.
