Содержательное единство 1994-2000 - Кургинян Сергей Ервандович (книги читать бесплатно без регистрации .txt) 📗
В ряде случаев вообще наблюдается приверженность не математической логике, а логике парадоксов. Согласно этой логике, торжество демократического курса не только не необходимо, но и буквально противопоказано сохранению своих позиций. Ибо именно демократический курс, будучи продолженным, может породить в силу своей респектабельности на Западе систему особого рода проблем. В порядке заострения: приди Макашов к власти в России – все, кто переместится на Запад, будут признаны жертвами антисемитизма, фашизма, получат статус новой респектабельной эмиграции и политической оппозиции в изгнании. В то же время: приди к власти в России некий респектабельный демократ – эти же лица могут быть преследуемы по неполитическим мотивам и атакованы с гораздо более опасных для них направлений (например, со стороны Интерпола).
Таково первое приближение при описании феномена "недоброжелателей" В.Путина. Но можно ли ограничиться этим приближением и считать такое ограничение не противоречащим адекватному описанию реальности? Безусловно, нет. А раз так, то от вещей, достаточно очевидных, следует перейти к более сложным и неочевидным конфигурациям.
Прежде всего – о том, почему в случае недоброжелателей труднее зафиксировать имена и контуры элитных групп. Это происходит не только потому, что обладатели данных имен и участники "данных контуров" не хотят себя афишировать. Препятствия такого типа можно бы было преодолеть. Все дело в том, что "недоброжелатель" – это нестабильный элемент в нестабильной системе. Сегодня он недоброжелатель – завтра нет. Сегодня сама система возбуждена настолько, что она востребует недоброжелательство и порождает множество готовых к этой востребованности фигур, завтра система меняет уровень возбужденности, а значит, и востребованности недоброжелательства. И все становится иным как бы по взмаху некоей волшебной палочки. Отсюда – необходимость в описании существа самой этой палочки, а не творимых ею крайне недолговечных композиций и ориентаций.
ИМЯ ЖЕ УКАЗАННОЙ ПАЛОЧКИ – ДВОРЦОВЫЙ ВИЗАНТИЗМ.
Очень важным представляется соотнести этот постсоветский византизм конца ХХ века с фигурой В.Путина.
В.Путин играет на поле ОПРЕДЕЛЕННОСТИ. Он, конечно же, как всякий крупный политик, именно ИГРАЕТ на этом поле. Но весь тип его общественной востребованности, вся тайна его популярности (а эта тайна вовсе не сводится к игре тех или иных имиджмейкеров и информационных магнатов) – все основано на этой определенности. Дефицит определенности порожден мучительными годами византизма. В Путине почувствовали иное. В этом смысле притягательность В.Путина не в его "спецслужбистскости", а в его некоей "военизированной определенности". В.Путин воспринимается больше как "солдат", чем как "комитетчик". "Комитетчик" для общества – это по-прежнему ловля рыбы в мутной воде. "Солдат" – это "сказано – сделано". Отказаться от всего этого В.Путин не может. Это равносильно обнулению собственного политического капитала. Кроме того, по-видимому, определенность – это не только ИГРА В.Путина, но и его внутренняя СУТЬ. Отказавшись от сути, он теряет убедительность.
Теперь посмотрим на все это с позиций византизма.
Во-первых, для византизма определенность – это дурной тон. Это синоним примитивности. Это все равно, что "мужицкость" для двора какого-нибудь Людовика XV. И даже хуже – это все равно, что бабник для гомосексуалиста. То есть это – "фи". Это отторжение на уровне тканевой несовместимости.
Во-вторых, для византизма определенность – это опасность. Вообще страшно то, что непонятно. А когда эта непонятность касается еще и чего-то для тебя крайне несимпатичного, то страх легко переходит в ярость. Потому что все равно в определенность не верят. А воспринимают ее как особо непробиваемую и особо циничную ширму. Как то, что нельзя вычислить. А поскольку, по крылатому выражению одного телевизионного журналиста, "игра идет не на бабки, а на жизнь", подобная невозможность "вычислить" в игре на жизнь равносильна экстремальной опасности, то и отношение соответствующее.
В-третьих, даже если византизм признает определенность как нечто сущностное, а не как игру, он все равно (и даже тем более) будет эту определенность отторгать. Потому что тогда речь идет как бы о фанатике. А бог его, фанатика, знает, как у него там расчерчены территории "блага и зла"! А ну как попадешь не на ту территорию?! С соответствующими-то последствиями?! Уж на что Анатолий Чубайс всем видом, всей лексикой, всем аппаратным опытом противостоит подозрению в определенности и фанатизме (демократическом или нет – здесь не имеет никакого значения)! Но и то здесь пахнет, знаете ли! Слабо, конечно, – но пахнет, пахнет! И это причина множества фиаско и отвержений со стороны византизма. Но Анатолий Чубайс не начинал войну на истребление в Чечне, не обещал "замочить в сортире" и не начинал интересоваться (никогда и ни при каких обстоятельствах) судьбой избыточных нефтяных денег.
В-четвертых, определенность и ее сосед фанатизм предполагают в их носителе чудовищное намерение что-то строить. А ничего страшнее этого намерения, да еще сращенного с личностной сутью, просто не может быть. И здесь совершенно неважно, что Путин хочет строить – капитализм, коммунизм, демократию или фашизм. Какую бы систему он ни начал строить, в ее фундамент все равно ляжет труп раздавленного византизма. И византизм это понимает.
Но почему же тогда византизм терпит Путина, задействует его? Для ответа на этот вопрос нужно прежде всего установить, как именно византизм понимает любую определенность с позиций имеющихся в ней позитивов.
Он понимает определенность как тупость, прямолинейность. И носителя определенности в этом смысле может и возлюбить как свой инструмент, как нечто такое, что должно "отработать и пойти вон". При этом определенность может привлечь к себе других и в этом смысле опять-таки полезна постольку, поскольку эти другие, по мнению византизма, будут "толочь под соответствующим руководством воду в нужной нам ступе". Выводя данное описание на философский уровень, следует признать, что для византизма определенность хороша как средство создания максимальной неопределенности. И только в этом качестве определенность византизмом взращивается и опекается. Одно из имен той большой неопределенности, средством для которой является В.Путин, – конечно же, Чечня. Но это только одно из имен! Одно из – и не более! Вот почему важно раскрыть не только содержание тех или иных имен, но и то, что стоит за всеми именами. Раскрыть, если можно так выразиться, диалектику Метаимени. В чем она?
Часть 3.
В.Путин и социокультурные проблемы, связанные с построением альтернатив "неовизантийской стратегии"
Особо следует оговорить, что в основе нынешнего "неовизантизма" по большому счету лежит не коварство и не злая воля отдельных цинично искушенных политиков. Нельзя говорить и о сосредоточенной злой воле, движущей "неовизантизм" в сторону наращивания Неопределенности того или иного типа. "Неовизантизм" никогда не движим никакой сосредоточенной волей. Он движим энтропией. Он барахтается в ней, культивирует ее, выживает в ее потоках. Коль скоро это так (а это именно так), то подлинной основой происходящего, подлинной причиной данного поведения власти является не воля к наращиванию Неопределенности. Нет, подлинной основой происходящего является естественное бурление этой Неопределенности в недрах постсоветской России.
Россия беременна Неопределенностью. Она заражена ею.
Последнее десятилетие, увы, стало не столько временем высвобождения некоего потенциала свободы (хотя, конечно, отрицать сам факт такого высвобождения просто смешно), сколько временем Большой Постсоветской Травмы Сознания (БПТС).
Вести разговор об этой травме на языке либерально-модернизационном нам достаточно трудно. Ибо это не наш язык. Мы вообще-то просто убеждены, что по совокупности причин, которые излагались нами в десятках и десятках работ, Россия – страна немодернизируемая (в отличие от той же Южной Кореи или ряда стран арабского мира). И что главная составляющая травмы в том, что не учитывается этот фундаментальный факт, вытекающий из базовых особенностей ядра российской культуры, из существа основополагающих социокультурных кодов нашего исторического субъекта. Это не значит, что Россия не может развиваться вообще. Но тип развития России альтернативен классике либерально-модернизационного развития. И именно игнорирование этого, насилование российской специфики с помощью навязывания либерально-модернизационного реформизма там, где реформизм должен быть принципиально иным, и приводит к травме.
