Все, что было у нас - Филиппенко Анатолий Викторович (читать полностью бесплатно хорошие книги txt) 📗
Помню, что когда я во второй раз отправился на Уайтхолл-Стрит, когда нас всех оттуда и загребли, мой приятель, Эулис Коннорс, чёрнокожий, пришёл с истыканными руками, весь в следах от уколов, и первым делом заявил: 'Никуда я не поеду'. Помню, как я поглядел на него и удивился ещё - зачем он это делает?
Помню, как вышел с Уайтхолл-Стрит среди тысяч других парней, направлявшихся к подземке. Пока мы шли по улице, всякие юнцы с длинными волосами вопили и орали на нас, и нам пришлось идти как сквозь строй. Я не знаю, отчего это, собственно, так происходило. Я не испытывал сочувствия ни к ним, ни к себе. Я понимал, что что-то происходит, но ни хера не знал, что именно.
Сержанты выстроили всех в длинную шеренгу и приказали всем рассчитаться по четыре. Все рассчитались по четыре, до самого конца шеренги. 'Каждый четвёртый - шаг вперёд'. Я посмотрел налево, направо, и сделал шаг вперёд. 'Вас всех - в морскую пехоту'. Они в морпехи набирали. И вдруг я почувствовал, что у меня перехватило дыхание. Я покраснел и стал обливаться потом, потому что прозвучало это угрожающе. И вдруг высокий чёрный парень, стоявший рядом, делает шаг вперёд и говорит: 'СЭР, Я ХОЧУ В МОРСКУЮ ПЕХОТУ'. Сержант посмотрел на него, посмотрел на меня, а я весил около 110 фунтов, и сказал мне: 'ТЫ, обратно в шеренгу'. И я сделал шаг назад, совершенно, совершенно не в себе.
Один пацан, с которым я познакомился, и который мне понравился, был назначен старшим в Синей группе. Нас всех, все эти тысячи, разбили на группы по цветам. Сержант сказал: 'Мы назначаем его старшим в Синей, потому что вид у него солдатский'. Никто был не против.
Когда мы прибыли в приёмный лагерь в Форт-Джексоне, этот парень сломался совершенно. Он ещё раньше решил, что в армию не хочет. В первую же ночь он подошёл к моей койке и сообщил, что уходит. Я был потрясён. Нам уже и головы побрили, выдали всем одинаковое обмундирование, и номера присвоили. В следующий раз я увидел его дня три-четыре спустя. У него были следы на лице. Возможности поговорить с ним нам не представилось. Он ещё три-четыре дня там пробыл, его держали вроде как в карантине. При нём постоянно был сержант. Через три дня я услышал, что он снова слинял. Наш сержант всё повторял: 'Тот парень, помните того парня? Бегун он. Не стоит становиться бегуном'.
Последнее, что я о нём слышал - в психушку отправили. Он вроде как свихнулся и сорвался. А я всё думал об этом парне с его широкой улыбкой, и о том, как сержант на сборном пункте сказал: 'Я назначаю его старшим, потому что вид у него солдатский'. Мне было как-то трудновато понять, как одно могло сочетаться с другим. О нём я вспоминаю, наверно, не реже, чем о тех, с кем провёл девять-десять месяцев в Наме. Интересно, где он сейчас?
Помню, как сидел в самолете как раз перед посадкой в Камрань-Бее. То же самое, что на вертолете перед атакой. Почти не глядишь другим в глаза, потому что не хочешь, чтобы другие увидели страх в твоих глазах, а ты не хочешь увидеть страх в их глазах. Я думал только об одном: мы скоро сядем во Вьетнаме, а я без оружия. И я не понимал почему. И я не знал: надо ли всё делать как в кино, когда в самолёте откроется дверь - падать ли на землю и ползти на животе по трапу. Будет там кто-нибудь с патронами для нас? Будет там кто-нибудь, чтобы сказать, что делать? И как вообще всё будет, господи Исусе? И почему самолёт без стюардесс?
Когда я выходил из самолёта, озираясь по сторонам, то первое, что почувствовал - запах говна. Кто-то жёг говно из уборных - так там санитарию обеспечивали. Я нюхнул этого воздуха и сказал себе: 'Господи, как же я всё тут выдержу?' Жарко. Тепловые волны хлещут. Нас выстроили в колонны, повели. Мне не верилось, что я иду строем так же, как в Южной Каролине. Мы прибыли под вечер, темнело. Нас распределили по койкам, а потом отпустили на весь вечер. Я пошёл прогуляться и увидел экран, кино показывают. Подошёл поближе - посмотреть, что за кино. Оказалось - Джон Уэйн в 'Зелёных беретах'.
Я был поражён и взволнован, когда узнал, что буду служить в 101-й воздушно-десантной дивизии, потому что для меня это означало следующее: '101-я, им придётся много драться'. И это меня пугало. Рассказы, фильмы, нашивка с 'Кричащим орлом'. Но я пришёл в такое восхищение, что написал домой отцу: 'Я в 101-й воздушно-десантной дивизии. Кричащие орлы'.
Джеймс Бомбар
Командир стрелкового взвода
101-я воздушно-десантная дивизия
Фанранг
Декабрь 1967 г. ? февраль 1968 г.
КРИЧАЩИЕ ОРЛЫ
Мы прибыли в Камрань-Бей ночью. Когда раскрылись самолетные двери, первое, что всех поразило - жара. В самолет вошли сержанты и сказали: 'Добро пожаловать во Вьетнам'. Не сказал бы, что все, кто был на борту того самолета, были в экстазе по поводу того, что они во Вьетнаме.
Работа шла по полной программе. Стояла глубокая ночь, но взлетно-посадочная полоса была хорошо освещена. Нас отвезли на автобусе в место, которое называется 'repo depot', или центр подготовки пополнений. Было около часа ночи. Там всё принимали борт за бортом с войсками из Штатов, сортировали и распределяли по разным подразделениям. Случались и проблемы с транспортировкой солдат по частям. Самолётов для перевозки не хватало.
Когда я прибыл в Фанранг, войны там не было. Это была тыловая база бригады, с взлетно-посадочной полосой, она служила домом для многих других подразделений. Большая база ВВС там была. Что меня больше всего поразило - большой плакат, с большим Кричащим Орлом. Те, кто знаком со 101-й, знают, что она очень гордится своей эмблемой, это очень гордая, элитная часть.
Когда я только прибыл, штатный состав там был еще из кадровой пехоты. Хорошо ли это, плохо ли, но аура особая присутствовала. В те времена загадочное обаяние понятия 'воздушно-десантный' было им привито - дух этот, кастовость, если хотите. Однако по мере того как моя служба продолжалась, к нам всё поступали и поступали военнослужащие не из десанта, и потеря частью своего парашютного статуса стала лишь вопросом времени.
Мы добрались до передовой базы бригады, и сержанты с рядовыми отправились в отдельную палатку, офицеры же пошли в другое место, где обнаружили начальника строевого отдела бригады в звании майора. Росту в нем было около шести футов с половиной, и был он лысый. Он расписал нас по батальонам, мне достался 502-й. Один техасец подошел поздороваться. Длинный, кожа да кости. 'Ваще, - говорит. - Вам реально повезло, что сюда попали. Лучшая часть в Армии, ваще'. А я всё озирался и думал: 'До чего же прикольный базар у этих техасцев'.
Ветераны казались намного старше своих лет. Может, из-за того, что такие грязные были, но казались старше - мальчишки с мужскими лицами. Салажата выглядели помоложе, и всем им было страшно, но вот что я обнаружил - после первого боя все они становились ветеранами. Эта необстрелянность слетала с них моментально. Обычно первый бой включал в себя не только сам бой, но и долгие дни в джунглях, когда приходилось применять солдатские навыки - как ходить по джунглям, всего опасаясь, как организовывать оборону, периметры. Надо было думать о том, как выжить, и вдруг - БУМ! - вот ты уже и солдат, уже ветеран.
Во время Тет-наступления мы вошли в Сайгон и пробивались в район Шолон. Я не ожидал, что бои в Сайгоне будут настолько напряжёнными, но они были очень даже напряжёнными. На ипподроме шли чрезвычайно тяжёлые бои, в которых сам я участия не принимал, но соседний батальон в них участвовал, и они понесли тяжёлые потери. Несколько парней, с которыми я учился на курсах парашютной подготовки, и которых знал очень хорошо, погибли. Парень по имени Бо Кэллоуэй погиб. Он был из Техаса. Мы вместе учились на курсах парашютной подготовки, курсах рейнджеров и курсах начальной офицерской подготовки. Когда видишь, как погибают твои друзья, тебе говорят, что кто-то из них погиб, это... Каждый раз погибает частица тебя самого.
