Большая восьмерка: цена вхождения - Уткин Анатолий Иванович (читать книги полные .TXT) 📗

Что же относительно других участников переговоров? Общие американские впечатления суммирует Пол Нитце. «Ахромеев очень хорош. Великолепен. Мы имели очень хороший обмен мнениями. Карпов был удовлетворителен, Арбатов — ужасен. На нашей стороне негативное впечатление сложилось о Рауни»¹⁰⁸.

Шульц думал, что пять лет рейгановского давления начинают давать осязаемые результаты. Он размышлял над тем, «что заставило Горбачева изменить курс внешней политики. Мне представлялось, что дело в твердой решимости США, в их силе, помноженной на представленные Советскому Союзу аргументы, что он сможет выиграть от своих уступок»¹⁽⁾⁹. Наиболее четко выразился главный американский переговорщик Пол Нитце. Вспоминая сорок лет своей аналитической и дипломатической службы, он заявил, что «наступило время умственно переиграть, обхитрить русских»¹¹⁰.

А что же русские? Прощаясь с Рейганом, Горбачев сказал услышанные многими слова: «Мы больше не увидим друг друга». Разнесся слух, что два лидера сломали общую платформу отношений, что Горбачев отныне отказывается видеть американского президента. Рухнула работа многих месяцев. Но со временем стало ясно, что Горбачев говорил о том, что они с Рейганом не увидятся снова в Рейкьявике. Шульц убежденно говорит о «захватывающих дух достижениях». Он очень удовлетворен встречей в маленькой Исландии.

А вот что рассказывает Пол Нитце: «Когда мы прощались с маршалом Ахромеевым в Хофди-хаузе, маршал сказал: «Я надеюсь, что вы простите меня. Я не был одним из тех, кто хотел вас унизить». Ахромеев повернулся к своему переводчику: «Кто-то должен взять на себя ответственность». Александр Бессмертных поправил: «Кто-то должен взять на себя этот крест». Когда я летел в Брюссель на брифинг союзников, я размышлял над словами Ахромеева. Далеко идущие услуги американцам были сделаны под непосредственным руководством Горбачева — и всего за два дня; то не был спонтанный обвал, это были тщательно подготовленные шаги… Я знал, что джинн уже выпущен из бутылки. Уступки, которые Горбачев сделал в Рейкьявике, уже нельзя было забрать назад»¹¹¹.

Конгрессмен Эд Марки сказал, что «русские сделали лучшее предложение со времен продажи Аляски». Шульц — Рейгану: «В Рейкьявике вы выкурили русских из норы, и они сделали самые лучшие возможные уступки. Мы должны зафиксировать эти уступки. Мы должны дать инструкции своим женевским переговорщикам принять данное Горбачевым в Рейкьявике в области ракет средней дальности, испытания оружия, гражданских прав и всего прочего».

Что касается советской стороны, то надо сказать, что в Рейкьявике Горбачев, при всем единовластии, был все же еще несколько ограничен общей позицией Политбюро. Об этом, в частности, говорит его переводчик Павел Палаженко, ближайший сотрудник Шеварднадзе Сергей Тарасенко, советник Горбачева по внешней политике Анатолий Черняев. Равно как и Ахромеев в посмертно опубликованных мемуарах.

После Рейкьявика

Американцы не могли избежать тяжести оправдания перед западной аудиторией. Так Джордж Шульц посчитал необходимым выступить там, где начиналась атомная эра, — в Чикагском университете, где в декабре 1942 года Энрико Ферми осуществил ядерную реакцию. Он защищал позицию Рейгана (мир, мол, нуждается в СОИ). В документе, которому Шульц предпослал предупреждение «one eye only» (шутливое «только для одного глаза» — государственный секретарь убеждал коллег, что переход от ядерного оружия к обычному был бы безмерно дорогим. И не знать этого может только токующий Горбачев. Без ядерного оружия Соединенные Штаты в Европе будут обречены на отставание от превосходных советских танковых армий. (И это в условиях сурового дефицита американского бюджета.)

Шульц в Чикагском университете: «Многие спрашивают меня, почему после Рейкьявика я выглядел усталым и разочарованным. Ответ довольно прост: я был усталым и разочарованным». При этом Шульц стремился консолидировать все завоеванное в ходе «битвы» в Рейкьявике. И глава американской дипломатии хотел четко определить полученные уроки. Шульц снова и снова поминал дурными словами американскую разведку. Она ничего не знает о советских лидерах, об их слабых сторонах, об их пристрастиях, о возможности влияния на них.

На Горбачева конечная неудача — из-за неуступчивости американской стороны в вопросе о СОИ — произвела глубокое впечатление. Полное уничтожение ядерного оружия за десять лет — и золотой пьедестал в мировой истории (а вместе с ним и историческое бессмертие) — казались ему такими возможными! До согласия оставалась самая малость. И Горбачеву все более нравилось представать этаким непредсказуемым архангелом Гавриилом, несущим миру нечто совершенно неожиданное и хорошее. Благую весть.

Как вспоминает Добрынин, на заседании Политбюро, посвященном Рейкьявику, Горбачев заявил, что наша сторона, «во-первых, показала всему миру, что советское руководство готово к серьезным переговорам по разоружению; во-вторых, Рейган неожиданно продемонстрировал свою готовность к сокращению ядерных вооружений, что можно будет использовать в дальнейшем; в-третьих, Рейкьявик внес разногласия в НАТО»¹¹². Представляется, что на заседании Политбюро 14 октября 1986 г., одобрившем линию поведения Горбачева в Рейкьявике, Генеральный секретарь окончательно освобождается от сдерживающих «цепей коллегиальности». Отныне он уже не просит полномочий, он их просто берет. Вчитайтесь: «Будет фатальной ошибкой не использовать исторический шанс в деле достижения кардинальных решений проблем войны и мира. Все должно быть сделано ради использования этого шанса». Этим «все» скоро станет и навязываемая Западом система, которая развалит великую страну.

Советская сторона сделала еще одну важную уступку в том, что согласилась — впервые — считать проблемы нарушения гражданских прав необходимой темой обсуждения двусторонних отношений.

В азарте неожиданного отступления советской стороны от прежних твердо установленных позиций, американская сторона стала требовать большего. Она исходила из фактического обещания Горбачева уничтожить все ядерное оружие до 2000 г., из неожиданной готовности русских ликвидировать свое самое совершенное тогда оружие — твердотопливные ракеты средней дальности СС-20. Горбачев предлагал ограничить ядерные испытания только лабораториями, но как двустороннее решение это не устраивало американскую сторону.

Горбачев находился в центре внимания, как переговорщиков, так и прессы. От него уже начинали ждать любого «невозможного». Трудно не подумать, что эти ожидания мощно воздействовали на его адреналин. Он уже не мог не «творить чудеса», жизнь без них становилась для него пресной. Но у других участников встречи в Рейкьявике трезвость не исчезла полностью, и это лишило встречу характера полного видоизменения сторон. Эйфория полудня второго дня встречи стала обращаться в свою противоположность к вечеру этого дня, что было интерпретировано чуткой прессой как почти провал саммита. Ну, как же, стороны не договорились даже о встрече в Вашингтоне!

Совершенно очевидно, что именно в Рейкьявике Горбачев «вкусил» такую дозу международного внимания, что не удивлять мир своими уступками ему становилось все труднее психологически. Он встает на дорогу одностороннего разоружения, которая в дальнейшем вызовет смятение специалистов его стороны и недоумение остальных. А на заседании Политбюро Горбачев клеймит Рейгана и американский империализм, заставляя переглядываться теряющих ориентацию коллег (об этом генерал Волкогонов сообщил Мэтлоку в 1992 г.).

Глава 5

ОСЛАБЛЕНИЕ ОВД

4 января 1987 г. государственный секретарь Джордж Шульц провел у себя дома долгую беседу с новым советником президента Рейгана по национальной безопасности — Фрэнком Карлуччи. Шульц жестко критиковал Центральное разведывательное управление. Именно теперь, когда Горбачев овладел всей властью в Москве, аналитики ЦРУ утверждают, что его примирительные жесты «просто болтовня». Между тем, в Советском Союзе происходят поразительные перемены, и Горбачев готов на все. Он серьезно относится к сближению с Западом. Карлуччи, который только что был заместителем главы ЦРУ, в нужном месте смолчал, но в целом согласился с анализом государственного секретаря. Подобный же разговор Шульц имел 5 января 1987 г. с действующим директором ЦРУ Робертом Гейтсом. По мнению Шульца, ЦРУ еще не увидело новых возможностей в Советском Союзе.