Черчилль и Гитлер - Робертс Эндрю (бесплатные книги полный формат .txt) 📗
Теперь, когда, как и предсказывал Аристотель, демократия скатилась к демагогии, нет в мире более бесстыдной формы государства, чем абсолютная демократия, поскольку оно не способно допустить, что ее правитель, народ, может ошибаться. Сегодня политических лидеров обвиняют в социальных проблемах, которых при старых олигархиях практически не было. Наряду с этими обвинениями существует подсознательная уверенность в том, что государственным деятелям под силу изменить все, даже человеческую натуру. Это абсурдное предположение становится особенно очевидным во время встреч премьер-министра с народом, когда Тони Блэра периодически просят принять законы, которые в прежние времена по праву оставлялись священнослужителям, провозглашавшим их во время богослужения, или же, в некоторых случаях, доверяли святым с их божественным вмешательством. «Парламент может запросто издать закон о том, что все должны быть добрыми и хорошими, – писал лорд Солсбери в одной из своих статей для «Saturday Review» в 1860-х гг., – или что земное притяжение не должно больше заставлять мойщиков окон падать с подоконников, но вот воплотить его в жизнь будет куда сложнее».
Момент, в который современное политическое лидерство проявляется наиболее ярко в мирное время, наступает в период избирательных кампаний, предшествующих всеобщим выборам. Он неприятен для всех и каждого, даже при условии ослабления чувства человеческой гордости и достоинства. Парламентские выборы 1992 г. в Великобритании в этом смысле продемонстрировали особенное падение этих добродетелей, когда прения сторон свелись к упрекам в «двойном» повышении налогов, а правительство обвинило оппозицию во лжи.
Что бы на это сказал сэр Макс Бирбом? Обратимся к его лекции 1943 г., посвященной Литтону Стрейчи: «Говорят, что наступил век «простого человека». Мне нравится думать, что утром 1 января 2000 г. люди станут свободными и смогут расцепить руки, подняться с колен и поискать другую, возможно, более разумную форму веры». Сейчас этот рубеж нами преодолен, и нет никаких признаков того коленопреклонения. Если Фрэнсис Фукуяма в своей книге «Конец истории и последний человек» верно предсказал распространение социальной демократии во всем мире, то его уже и не будет.
«Войны народов будут намного ужасней, чем войны королей», – предупреждал Черчилль в своей речи в Палате общин, посвященной бюджету вооруженных сил в 1901 г. Поскольку, как он писал в своем романе «Саврола»: «Рыцарское благородство не входит в число добродетелей деятельной демократии» [6]. Черчилль, рыцарь демократии, обозначил эту проблему, когда, туманным ноябрьским днем 1947 г., рисуя у себя в кабинете в поместье Чартвелл, задремал и увидел во сне своего отца. Возможно, судя по записанному им собственноручно рассказу об этом происшествии, это было видение: «Внезапно меня охватило странное чувство. Я обернулся с палитрой в руке и увидел в красном кожаном кресле с высокой спинкой отца», который вот уже пятьдесят два года как умер. В ходе «беседы» сын поведал отцу, являвшемуся создателем демократии тори, что: «После установления демократии нам осталось только воевать» [7].
Демократия не только играла руководящую роль в самых кровавых войнах в истории человечества, но и была той целью, во имя которой велись некоторые из них, например, война во Вьетнаме и в Персидском заливе. Когда кто-то сражается за идею, а не за конкретный географический объект, например Силезию или Эльзас-Лотарингию, почти невозможно прийти к мирному соглашению. Войны за демократию становятся войнами не на жизнь, а на смерть; будучи современной светской религией, демократия требует безоговорочной капитуляции. Она презирает компромиссы подобно участникам восьми религиозных войн, которые раздирали Францию в период между 1562 и 1595 гг. Предъявляемое к Германии во время Второй мировой войны настойчивое требование о безоговорочной капитуляции привело к ее затягиванию, тогда как прежде, в восемнадцатом столетии, войны ограничивались династическими столкновениями, которые, как правило, исчерпывались, когда очередная провинция была захвачена и можно было подписывать мирный договор. Черчилль осознавал эту проблему и смог лишь предотвратить войну с франкистской Испанией, произнеся в Палате общин речь, в которой подчеркнул: «Следует делать различие между человеком, который сбил вас с ног, и тем, который вас не трогал…». Если бы «холодная война» 1946–1989 гг. перешла в прямое военное противостояние мировых супердержав, то оно, вероятно, окончилось бы только после массированного уничтожения сил противника, поскольку демократия, как выразился лорд Солсбери о воинствующем христианстве, сталкиваясь с решительным сопротивлением, теряет способность следовать по умеренному пути.
Живший в XIII в. сиенский священник Св. Пелегрино Лациози, исцеливший себя молитвой от болезни является покровителем желающих исцелиться от рака. Так что, возможно, он наблюдает за увеличением числа специалистов по связям с общественностью, вцепляющихся в британское политическое тело с тем, чтобы удержать лидеров, насколько это возможно, дальше от народа, который они возглавляют. Мистер Уортон в романе Э. Троллопа «Премьер-министр» представлял собой «тори старой школы, ненавидевшего компромиссы и в душе презиравшего класс политиков, для которых политика была скорее профессией, нежели мировоззрением». Сегодня лидеры в Британии и Америке – любых партий – все больше и больше приходят в политику как в профессию, а не из искреннего чувства общественного долга, и все меньшее их число имеет свой «хинтерлэнд», современное сленговое обозначение интересов, лежащих вне политической сферы.
Этот процесс негативно сказался на руководящих качествах, поскольку современные политические деятели почти неспособны отказаться от принципиальных разногласий или мелких нарушений из-за того, что вся их жизнь заключена в политике. Когда в июле 1954 г. сэр Томас Дагдейл, министр сельского хозяйства в послевоенном правительстве Черчилля, подал в отставку из-за дела о принудительном отчуждении земли в Кричел Даун прежде, чем кто-либо заговорил об этом, и вернулся к традиционным сельским занятиям, едва ли он испытывал сожаления по поводу своей испорченной карьеры. Сегодня министры держатся за свои места, пока над ними не нависает угроза отставки. Это один из наименее поучительных примеров в политике, подрывающих уважение народа к своим лидерам.
Не будем утверждать, что в прошлом лидеры были менее амбициозны, чем сейчас, поскольку это не так. Как писал в своей биографии британский премьер-министр лорд Розбери о своем друге и политическом противнике лорде Рэндольфе Черчилле: «Честолюбец, способный без раздражения наблюдать за возвышением или успехом кого-то из его современников, встречается намного реже, чем черный лебедь» [8]. Легко говорить, что лидеры прошлого понимали, когда их время заканчивалось, и уходили, что совсем не свойственно таким политикам, как Дэвид Меллор и Стивен Байерс, которые расставались со своими креслами долго и мучительно. В пятом веке до нашей эры Конфуций сказал: «Нет зрелища более приятного, чем видеть, как старый друг падает с высокой крыши», но тайное злорадство, которое затянувшаяся отставка этих двоих породила во многих политиках – особенно в членах их собственных партий, не могло не вызвать отвращения в обществе.
Политики долго шли к тому, чтобы начать ценить высокие должности сами по себе, независимо от того, к чему это могло привести. Когда в июле 1834 г. лорд Мельбурн раздумывал над тем, стоит ли принять предложенный королем Вильгельмом IV пост премьер-министра, его личный секретарь Том Янг, известный своими откровенными высказываниями, воскликнул: «Да черт возьми, ни один грек или римлянин не занимал такой должности; и даже если вы пробудете премьер-министром Англии всего три месяца, это того стоит». «Ей-богу, это правда, – ответил Мельбурн, – я соглашусь». Так он и сделал и пробыл премьер-министром без малого семь лет. Честолюбие само по себе неплохое качество для лидера, пока оно является дополнением к истинному таланту, как это было в случае с Мельбурном. Но как отозвался бывший казначей партии тори Алистер Макалпайн о Консервативной партии Джона Мейджора: «В жизни чересчур амбициозных людей нет места ни сантиментам, ни каким-либо принципам».
