Сталинский неонеп - Роговин Вадим Захарович (книги онлайн без регистрации полностью txt) 📗
XXIV
Оппозиционеры в подполье
Левая оппозиция продолжала существовать и на воле, несмотря на свирепые репрессии. Новые импульсы её подпольной деятельности придали оппозиционные настроения в партии и стране, усилившиеся в результате «послекировской» волны террора.
«Нынешний режим в СССР на каждом шагу вызывает протест тем более жгучий, что подавленный,— писал в 1936 году Троцкий.— Бюрократия не только аппарат принуждения, но и постоянный источник провокации. Самое существование жадной, лживой и циничной касты повелителей не может не порождать затаённого возмущения. Улучшение материального положения рабочих не примиряет их с властью, наоборот, повышая их достоинство и освобождая их мысль для общих вопросов политики, подготовляет открытый конфликт с бюрократией» [321].
Если в начале 30-х годов остриё массовых политических репрессий было направлено против крестьянства, сопротивлявшегося насильственной коллективизации, то с 1934 года оно было перенесено на жителей городов, среди которых всё сильнее проявлялось недовольство сталинским режимом. Значительная часть рабочего класса, та, в которой ещё не угасли революционные традиции, с негодованием воспринимала антипролетарскую политику сталинизма, в результате которой на рабочую массу по-прежнему ложились наиболее тяжким бременем социальные последствия форсированной индустриализации.
Как вспоминал Хрущёв, даже в Москве условия труда и быта рабочих были очень тяжёлыми. «Строительных рабочих вербовали в деревнях и селили в бараках. В бараках люди жили в невыносимых условиях: грязь, клопы, тараканы, всякая иная нечисть, а главное, плохое питание и плохое обеспечение производственной одеждой. Да и вообще нужную одежду трудно было тогда приобрести. Всё это, естественно, вызывало недовольство. Недовольство порождали и пересмотры коллективных договоров, связанные с изменением норм выработки. К примеру, существовала где-то какая-то норма, а потом после нового года вдруг она становится на 10—15 % выше при тех же или даже меньших расценках». Такого рода административные акции, осуществляемые при покорной поддержке профсоюзной организации и, разумеется, без всякого участия рабочих, вызывали «волынки» (так тогда официально именовались забастовки) в отдельных цехах или в масштабах целого завода. В таких случаях, по словам Хрущёва, партийные, работники «объясняли рабочим ситуацию». Эти объяснения сводились к тому, что «нужно в какой-то степени подтягивать пояса, чтобы успешно соревноваться с противником и догонять его» [322].
Однако проповедь постоянного «подтягивания поясов» далеко не всегда оказывала желаемое для бюрократии воздействие на рабочих, особенно молодых, которых, по словам А. Орлова, «горько обижало явное неравенство, царящее кругом,— полуголодное существование большинства и роскошная жизнь привилегированной бюрократической касты. Сыновья и дочери простых рабочих видели, как их сверстники, дети высоких чинов, назначаются на заманчивые должности в государственном аппарате, в то время как их самих эксплуатируют на тяжёлых работах, где требуется ручной труд. Комсомольцам, завербованным на строительство московского метро, приходилось работать по десять часов в день, нередко по пояс в ледяной воде, а их сверстники из верхов в то же самое время раскатывали по Москве на лимузинах, принадлежащих их папашам. Безжалостная эксплуатация комсомольцев на строительстве метро привела к тому, что сразу восемьсот человек, бросив работу, направились как-то к зданию ЦК комсомола и швырнули там на пол комсомольские билеты, выкрикивая ругательства в адрес правительства» [323].
В борьбе с проявлениями социального протеста со стороны рабочих Сталин не гнушался любыми средствами — вплоть до использования антисемитских настроений. Хрущёв вспоминал, что когда возникли «какие-то шероховатости, я бы не хотел сказать, волнения, среди молодёжи на тридцатом авиационном заводе», Сталин заявил ему: «Надо организовать здоровых рабочих, пусть они возьмут дубинки, и, когда кончится рабочий день, этих евреев побьют» [324].
Другим, более распространённым средством борьбы с проявлениями социального протеста среди рабочего класса было объявление их зачинщиков «троцкистами». Как писал в «Бюллетене оппозиции» иностранный рабочий, находившийся с 1928 по 1936 год в СССР, «не подлежит сомнению, что политический террор бюрократии даёт кое-какие результаты, в том отношении, что он деморализует дух борьбы рабочих». В подтверждение этого автор рассказывал, как на его заводе был подавлен протест рабочих против неожиданного снижения расценок. После того, как было решено избрать делегацию для переговоров с дирекцией об отмене этой меры, выступил партийный чиновник с заявлением, что такие «необдуманные действия» вызваны пропагандой «классово-враждебных элементов», прежде всего троцкистов, которые стремятся «разложить дисциплину». «Выступление это подействовало, как холодный душ. Масса слишком обессилена и дезориентирована, чтобы решительно встать на путь борьбы за свои интересы» [325].
С течением времени для пресечения массового недовольства стали всё шире использоваться органы НКВД, от контроля за действиями которых были отстранены даже партийные аппаратчики. Хрущёв вспоминал, что он регулярно получал сводки НКВД, в которых «приводилось довольно много нелестных отзывов о партии и оскорбительных выражений по адресу её вождей. Агенты доносили и о конкретных людях, которые были им известны, с их фамилиями, адресами и прочим». По словам Хрущёва, поначалу по отношению к таким людям принимались «воспитательные меры», но «всё изменилось после убийства Кирова». В частности, начальник Московского управления НКВД Реденс (муж сестры Н. С. Аллилуевой) сообщил Хрущёву, что получил задание «почистить» Москву. В соответствии с этим заданием была осуществлена массовая высылка людей из Москвы, хотя и в меньших масштабах, чем в Ленинграде. «Куда их высылали,— рассказывал Хрущёв,— я не знаю: тогда придерживались такого правила — говорить человеку только то, что его касается. Тут дело государственное, поэтому чем меньше об этом люди знают, тем лучше» [326]. Между тем Хрущёв, которого не допускали к информации о подобных «государственных делах», был в то время членом ЦК и первым секретарём Московского горкома партии.
Особая свирепость проявлялась «органами» в борьбе с проникновением «троцкистских» идей в среду рабочего класса. Когда в 1935 году на Московском шарикоподшипниковом заводе были распространены печатные оппозиционные листовки, на следующий день было арестовано более 300 рабочих [327].
Несмотря на ужесточающийся террор, оппозиционные настроения проникали и во всё новые круги молодёжи. Как вспоминал Орлов, «по всей стране стихийно возникали молодёжные кружки, участники которых пытались найти ответ на политические вопросы, которые не полагалось задавать вслух» [328].
По-видимому, основываясь на подобных конкретных сообщениях, проникавших за границу, Г. Федотов писал, что до последнего времени революционная молодёжь и активисты пользовались относительной свободой высказывать своё мнение. «Их оптимизм, до известной степени, спасал Россию. Теперь петля затянута и на их шее» [329].
Это же ощущение затянутой на шее петли не могла не испытывать и значительная часть бюрократии, над которой всё неотвратимей нависал «дамоклов меч» террора. «После того, как бюрократия подавила внутреннюю жизнь партии,— писал Троцкий,— сталинская верхушка подавила внутреннюю жизнь самой бюрократии. Отныне разрешено одно: славить „великого и любимого вождя“. Из этого клубка противоречий вырос „коммунистический“ террор против бюрократической верхушки» [330].
Этому террору, укреплявшему позиции тоталитарного абсолютизма, та часть бюрократии, которая начинала прозревать и осознавать нависшую над ней опасность, не могла оказать серьёзного сопротивления. В условиях растущего отчуждения между нею и партийными массами бюрократия всё более обрекалась на социальную изоляцию. Не решавшаяся и не способная к тому, чтобы перевести массовое недовольство в русло оформленной политической борьбы, она слабела, разлагалась и утрачивала веру в себя. Характеризуя положение и нравы бюрократии, Троцкий замечал: «Функция управления сосредотачивается в руках всё более тесного круга лиц. Остальные работают по инерции, спустя рукава, думают больше о личных делах, презрительно отзываются в своём кругу о высоком начальстве, либеральничают и брюзжат» [331].
