Власть и оппозиции - Роговин Вадим Захарович (онлайн книги бесплатно полные .TXT) 📗
Лидерам «правой оппозиции» пришлось в полной мере ощутить на себе те приемы, которые они вместе со Сталиным использовали против прежних оппозиций. Для доказательства их «фракционной деятельности» приводились сведения, полученные путём доносов. Бывший член МК М. Пеньков подробно рассказал о «фракционной работе» в Московской организации, утверждая, что «вожди правой оппозиции нас подталкивали, чтобы мы поскорее развернули свою работу, поскорее мобилизовали партийные организации, партийные и рабочие массы. Отдельных товарищей направляли для обработки к т. Бухарину с тем, чтобы эта оппозиционная работа была более плодотворной» [357].
В орготчёте ЦК Каганович заявил, что «Угланов до сих пор ещё работает против ЦК… до сих пор ещё обрабатывает людей тишком, тайком, против ЦК партии» [358]. В ответ на это обвинение Угланов на следующий день «совершенно откровенно» признал, что за последние месяцы у него вновь возникли серьезные сомнения в правильности политики в деревне, которыми он поделился с некоторыми товарищами. Поскольку Угланов умолчал о наиболее «криминальном» моменте этих бесед, на него посыпались новые обвинения в недоговорённости его признаний. После этого Угланов направил заявление в Президиум съезда, в котором говорилось: «В борьбе против линии партии я пытался в разговорах со многими членами партии представить главным виновником создавшегося положения в партии т. Сталина. Я считаю это своей тяжёлой ошибкой. Тов. Сталин показал в своем руководстве партией, что он заслуженно является вождем партии» [359].
Если на XV съезде реплики с мест во время выступлений оппозиционеров преследовали цель помешать им высказать свои аргументы, то теперь такие реплики бросались с целью добиться от «правых» ещё большего унижения. Так происходило не только во время речей Рыкова, Томского и Угланова (Бухарин отсутствовал на съезде по болезни), но и во время речи Крупской, которую не раз прерывали выкриками: «Насчёт Рыкова и Томского», «Мало, скажите точнее», «Не ясно», «Крайне недостаточно» [360].
Ближайшие соратники Сталина не раз варьировали в своих выступлениях мысль Микояна о том, что правых «мало били» [361]. Ворошилов говорил даже об «ангельском терпении, проявленном всеми членами Политбюро в отношении Бухарина, Томского и Рыкова», которое «впрок не пошло», и уверял, что «Ленин имел в сотни раз большую жёсткость и крепость руки, чем Сталин, которого сплошь и рядом обвиняют в жёсткости» [362].
Поскольку «правые» под угрозой ещё более свирепой травли не могли ответить по существу ни на одно обвинение в свой адрес, им приходилось молча выслушивать самые фантастические и противоречащие друг другу версии по поводу эволюции их взглядов. Так, Ворошилов объяснял их «грехопадение» не протестом против разрыва сталинской группы с прежней политикой, проводимой совместно с бухаринцами, а тем, что «дерясь с Троцким — Зиновьевым, правые думали, что вся ленинская партия приняла открыто правую программу, что она после разгрома „левых“ оппортунистов пойдет по новому — правому пути… Буквально на второй день после XV съезда Рыков, Томский и Бухарин показали свое истинное лицо, начали на наших глазах праветь и выступать против политики ЦК (особенно по вопросу хлебозаготовок)» [363].
В противоположность этой версии о «поправении» бухаринской группы Покровский заявлял, что «правый уклон — это есть мировоззрение, которое мы можем проследить даже в нашей литературе очень глубоко». Он упрекал Бухарина и его учеников в том, что с 1924 года они доказывали, будто «нашему крестьянину не свойственно чувство собственности, что он никогда не владел землей, что он, кратко говоря, без пяти минут социалист, к чему тогда коллективизация, он сам врастет» [364]. Маститый историк не счел нужным объяснить, почему в этом случае подобные взгляды на протяжении пяти лет, предшествовавших «великому перелому», составляли теоретическое кредо руководства партии, а «бухаринская школа» находилась под его защитой от критики со стороны левой оппозиции.
В целом выступавшие на XVI съезде мало заботились о логической непротиворечивости аргументов. Любой аргумент оказывался пригодным, если с его помощью можно было больнее ударить по уже капитулировавшей оппозиции. Абсолютное единство проявлялось лишь в «защите» Сталина от обвинений, которые распространялись в среде «правых».
Ярославский обличал Бухарина и его сторонников в том, что они «систематически изо дня в день дискредитируют т. Сталина» [365]. Впервые обнародовав положение из февральской декларации «тройки», содержавшее протест против того, чтобы «контроль со стороны коллектива заменялся контролем со стороны лица, хотя бы и авторитетного», Рудзутак заявлял, что в этом положении «имеется не только протест против существующего в партии режима, но имеется… прямая клевета на т. Сталина, против которого пытаются выдвинуть обвинение в попытках единоличного руководства нашей партией. Я, как член ЦК, попутно должен сказать здесь, что за всё время нашей совместной с т. Сталиным работы в ЦК мы не можем привести ни одного примера, ни одного случая, чтобы он свою волю и свое мнение пытался противопоставить мнению большинства ЦК, мнению коллектива» [366].
В критике правыми Сталина усматривалось свидетельство их перехода на позиции Троцкого. «Вы помните,— говорил Орджоникидзе,— как Троцкий травил Сталина. Буквально всё сводилось к тому, что во всех разногласиях, во всей борьбе виноват Сталин… Что проделывали правые в этом отношении? Я не буду приводить цитат, но скажу — буквально так же, в тех же самых словах,— они обрушивались на т. Сталина, как в свое время обрушивался Троцкий». «Наша партия и рабочий класс,— продолжал Орджоникидзе,— вполне правильно отождествляют т. Сталина с генеральной линией нашей партии, ведущей СССР от победы к победам. Именно за это партия с таким воодушевлением и восторгом встречает т. Сталина. (Аплодисменты.) Это не понимают ни Троцкий, ни Бухарин, ни Рыков и ни Томский» [367].
Напомнив, что Зиновьев и Каменев «начали с обвинений ЦК и т. Сталина в полутроцкизме, а окончили амнистией, блоком с Троцким для борьбы против партии, против ЦК», Постышев высказал предположение, «не означает ли молчание правых по вопросу о капитулянтской платформе Троцкого по сути дела своеобразную амнистию Троцкому для заключения блока с ним?» [368]. В этих и подобных им выступлениях критика Сталина отождествлялась с критикой ЦК и «генеральной линии партии» и одновременно закреплялся концентрированный «образ врага» — Троцкого и «троцкизма», к которым подверстывались все оппозиционные элементы партии. Отработанная уже в 20-е годы тактика создания этого «образа врага» позволяла скрывать реальные социально-экономические проблемы за грубой политической бранью.
Хотя на XVI съезде выступления не завершались здравицами в честь Сталина (это произойдёт на следующем съезде), но большинство приветствий и рапортов съезду, составленных услужливыми аппаратчиками, включали не применявшуюся на предыдущих съездах формулу о Сталине как «вожде партии».
Ещё одной новацией, опробованной на XVI съезде, явилась раздача делегатам добытых ГПУ признательных показаний арестованных «вредителей» из числа беспартийных учёных и инженеров. Эти показания цитировались в ряде выступлений для доказательства того, что «все специалисты жадно прислушивались ко всяким разногласиям в партии и независимо от того, какой уклон имела оппозиция, всегда желали ей успеха».
На XVI съезде ярко проступила линия на «закручивание гаек» по всему «идеологическому фронту». Так, Каганович высказывал возмущение по поводу публикации семи книг «философа-мракобеса» Лосева и особенно «последней книги этого реакционера и черносотенца» «Диалектика мифа» [369] (к этому времени Лосев уже находился в Соловецком лагере). Обвинение Лосева в «откровенно черносотенных монархических высказываниях» было повторено писателем Киршоном. Он же обвинил литературную группировку «Перевал» в том, что она «в ответ на лозунг ликвидации кулачества как класса выдвигает лозунг гуманизма и человеколюбия» [370].
