Столконовение цивилизаций: крестовые походы, джихад и современность - Тарик Али (хороший книги онлайн бесплатно txt) 📗
Этот совет проигнорировали, а священника, который предложил его, выслали из страны. Губительные призывы Хомейни из иракского изгнания, а впоследствии из Франции, записанные на магнитофонных пленках, начали циркулировать по всей стране. Иногда их транслировали в мечетях после пятничных молитв.
С конца 1977 года Иран был охвачен предреволюционным брожением, которое с каждым днем усиливалось. В феврале 1979 года революция победила и, как это ни парадоксально, потеряла свои завоевания. Кульминацией борьбы масс против жестокого и коррумпированного ставленника Запада стало свержение монархии. В решающий момент иранская армия отказалась открыть огонь по народу. Отборные подразделения, созданные для защиты от подобного переворота, отказались повиноваться. Шах Ирана бежал в изгнание, положив конец династии, находящейся у власти самый короткий период в истории Ирана. Тюрьмы были взяты приступом. Политические заключенные, измученные пытками и ошеломленные, с трудом верили в то, что их сторонники победили.
Они ждали почти два года. И в тюрьмах, и за их пределами было очевидно, что шах все потерял, что его уход — лишь вопрос времени, но во время революций самое важное — это именно время. Оно может определить все. Заключенные были готовы к тому, чтобы их освободили.
Ликующие толпы высыпали на улицы. Эйфория была всеобщей. Такие события история уже знала. Парижские толпы у Бастилии в 1789 году. Петроградские рабочие в 1917 году, ждущие, когда с поезда на Финляндском вокзале сойдет их вождь. Правительственные войска царской России в феврале 1917 года, отказывающиеся стрелять в толпу, и их массовый переход на сторону восставших. Пекин в октябре 1949 года, взволнованно и страстно ожидающий, когда Мао Дзедун со своими армиями войдет в город и провозгласит победу китайской революции. Гавана в 1959 году с ликованием наблюдала, как диктатор и его сподвижники-мафиози убегали из страны, а в столицу с триумфом входила партизанская армия. В Сайгоне в апреле 1975 года, куда вошли силы вьетнамских коммунистов, были повержены звездно-полосатые американские флаги, и персонал американского посольства эвакуировался из города на вертолетах.
Кажется, что не было никакой разницы между перечисленными событиями и происходящим в Тегеране в 1979 году. Знакомые образы победоносной революции ввели в заблуждение многих, особенно левых и либералов, как в Иране, так и в других странах: по всей Западной Европе (и особенно в Западной Германии) с начала 1960-х годов проходили кампании солидарности с иранскими политическими заключенными. Когда бы шах ни посещал западноевропейские страны, его встречали демонстрации протеста. Естественно, новости из Тегерана заставляли сильно волноваться европейцев.
Правда, иконой этой революции был бородатый священник, возвратившийся на родину из парижского пригорода. Он был жирондист, своего рода отец Гапон и Керенский в одном лице, которого скоро должны выкинуть в мусорный ящик истории. Священников, конечно же сменят советы рабочих, левые силы в альянсе со светскими либералами Национального фронта или представители прогрессивных армейских офицеров. Преуспеет любой, но не Хомейни!
Представители левых сил в Иране и вообразить не могли, что народ, который участвовал в гигантских массовых демонстрациях, обеспечивших победу революции, может оставаться серьезным, скандируя «Аллах акбар!» («Бог велик!») или «Да здравствует Хомейни!» или поощряя разглагольствования священников в тюрбанах, твердящих о создании Исламской республики. Идиоты из числа западноевропейских левых, которые прибыли, чтобы поучаствовать в судьбоносных событиях, заразились общим пылом и волнением и начали скандировать те же исламские лозунги с целью продемонстрировать свою солидарность. Поскольку они не верили в них, то допустили, что иранские левые и идущие за ними массы также начали лицемерить. Вся эта религиозная истерия была пеной от народного брожения во время революции, ее, несомненно, сдуло бы более свежим и сильным ветром. Это была форма революционной истерии, которую вскоре должна была скорректировать хорошая доза классовой борьбы. Политическая программа Хомейни не соответствовала моменту; только его действия имели значение.
Контуры нового режима обрисовались за три месяца: это было угрюмое и непреклонное лицо исламского якобинства. Ничего подобного не видывали со времен победы протестантского фундаментализма в Англии XVII века. Разрыв во времени имел первостепенную важность. В данном случае это был мятеж против Истории, против Просвещения, «Евромании», «Западофикации» — против Прогресса. Это была постмодернистская революция до того, как постмодернизм вошел в моду. Фуко, один из первых признавший это, стал самым видным защитником Исламской республики в Иране. Как же до этого дошло?
Свергнутый отец шаха пытался громить духовенство посредством репрессий — с любым несогласным из этой социальной группы общались посредством публичной порки. Сын был более осторожен и пытался с переменным успехом подкупить священников милостями и дарами. На самом же деле Проблема была не в духовенстве, а в тех условиях, в которых жило подавляющее большинство населения в городе и деревне. В комфортабельных гостиных иранского общества религия вполне могла стать излишеством и полностью лишиться влияния, однако в каморках прислуги она играла ведущую роль. Шиитская ортодоксия поощряла эскапизм [61].
Пришествие шиитского мессии, имама XX века, страстно ожидали в деревне, где крестьян буквально уничтожали принуждением и несправедливостью. Однако революция была почти исключительно городским явлением. И действительно, до последнего дня шаху удавалось заручиться поддержкой крестьян против демонстраций, проходящих на улицах городов. Одной из причин этого явления была земельная реформа 1960-х годов, которая дала некоторым крестьянам землю, но остальных вытолкнула в города, обрекая их на тяжкое существование среди протетариата. Этих крестьян лишили их корней, чтобы обеспечить рабочей силой индустриализацию, начавшуюся в 1970-х годах, однако фабрики не смогли поглотить большую часть этих людей, и они образовали маргинальные слои в городе. Именно эти ничем не владеющие бедняки, оторванные от своей исконной жизни бывшие крестьяне, и стали авангардом исламской революции в городах.
Местная церковь и ее даяния обеспечивали им единственный контакт с миром, лежавшим вне их сиюминутных забот. Они ждали от Бога и его земных последователей лучшей жизни, хотя бы после смерти. Они не обязательно следовали всем религиозным предписаниям. Вымотанные за неделю изнурительной работой, они часто расслаблялись посредством бутылки с аракой, не забывая, впрочем, после этого тщательно прополоскать свои рты на тот случай, если по дороге домой они встретят муллу. Шиизм был не менее жесток в наказании адюльтера, чем суннизм, однако, в отличие от суннизма, он смягчал этот удар, узаконивая мимолетные связи: так, по дороге в бордель или гостиничный номер с девицей мужчина мог получить специальный религиозный сертификат, санкционирующий «временный брак».
Кризис иранской экономики в 1975–1976 годах указал на то, что хваленые «реформы» шаха провалились. Паразитическая государственная структура потребляла большую часть богатства, полученного от продажи нефти. Расходы на вооружение были особенно высоки, в то время как в стране было около миллиона безработных, а инфляция выросла до 30 %. Торговцы на базарах были измучены колоссальными препятствиями при получении банковских кредитов и ослаблением контроля за импортом. Они решили поддержать духовенство, чтобы опрокинуть ненавистный режим.
Духовенство воззвало к городской бедноте, обещая установить социальную справедливость, покончить с коррупцией и провести «культурную чистку» в стране. Священники утверждали, что являются единственной альтернативой правящему режиму, ведь и национализм, и коммунизм не оправдали себя. В качестве наглядных примеров приводились Египет и Камбоджа. Итак, оставался только ислам. Он воскреснет вновь, если люди поддержат их. Поскольку коммунизм в то время еще не рухнул официально, исламисты бесстыдно рядились в его одежды. Фраза «бесклассовое общество» часто использовалась наиболее радикальными представителями этого религиозного движения. Большинство громогласных защитников бесклассового общества составляли муджахедины [62] — уникальное порождение исламского мира. В тюрьмах они не желали общаться с муллами и другими пострадавшими за веру узниками, которые в свою очередь отказывались сидеть рядом и есть вместе с «нечистыми» левыми. На каком-то этапе муджахедины так близко подошли к марксизму, что как внутри, так и за пределами тюремных стен отрекались от ислама и провозглашали себя революционными марксистами. Эта группа, «Пейкар» стала третьей по величине организацией иранских левых.
