Власть и оппозиции - Роговин Вадим Захарович (онлайн книги бесплатно полные .TXT) 📗
В отличие от Сырцова, занимавшего позицию, близкую к «правым», Ломинадзе ещё в 20-е годы выступал с «левыми» идеями, пытаясь, по словам Орджоникидзе, вместе со своими друзьями играть «особую роль в партии: подталкивателей» [389]. В 1929 году за отстаивание права коммунистов критически относиться к спускаемым сверху директивам Ломинадзе и Шацкин получили партийные взыскания и были направлены на низовую работу в провинцию. Однако вскоре Ломинадзе, пользовавшийся поддержкой Орджоникидзе, был утверждён руководителем Закавказской партийной организации и на XVI съезде ВКП(б) был избран в состав ЦК.
Лишь в годы «большого террора» Сталин получил данные о том, что Ломинадзе неоднократно делился своими оппозиционными взглядами с Орджоникидзе. В речи на февральско-мартовском пленуме ЦК 1937 года Сталин сообщил, что ещё в 1926—28 годах Орджоникидзе знал об ошибках Ломинадзе «больше, чем любой из нас». В подтверждение этого Сталин заявил, что «Серго получил одно очень нехорошее, неприятное и непартийное письмо от Ломинадзе». Как следовало из слов Сталина, Орджоникидзе рассказал ему об этом письме «антипартийного характера», сообщив, что дал Ломинадзе слово не передавать его содержание. После этого Сталин заявил Орджоникидзе: «Если же ты эту штуку спрячешь от ЦК и будешь отстаивать, Ломинадзе и впредь будет надеяться, что можно и впредь некоторые ошибки против ЦК допускать… но потом он может попасться на большем, и если он на большем попадется, мы его разгромим вдребезги, пыли от него не останется» [390].
Хрущёв рассказывал в своих мемуарах, что Сталин не раз возвращался к этому эпизоду, возмущаясь тем, что Орджоникидзе дал честное слово Ломинадзе не сообщать о его взглядах [391].
О том, что Ломинадзе в присутствии Орджоникидзе и других грузинских коммунистов резко критиковал Сталина, рассказывал в 1937 году в своих показаниях на следствии один из старейших грузинских большевиков М. Орахелашвили. «На квартире у Серго Орджоникидзе,— записано в его показаниях (разумеется, в сопровождении ритуальных «криминальных» эпитетов, вписывавшихся следователями),— Бесо Ломинадзе, в моем присутствии после ряда контрреволюционных выпадов по адресу партийного руководства допустил в отношении Сталина исключительно оскорбительный и хулиганский выпад. К моему удивлению, в ответ на эту контрреволюционную наглость Ломинадзе Орджоникидзе с улыбкой, обращаясь ко мне, сказал: „Посмотри ты на него!“ — продолжая вести после этого в мирных тонах беседу с Ломинадзе» [392].
По-видимому, Ломинадзе убедился, что Орджоникидзе ограничивается пассивным восприятием критики сталинского руководства, но не выражает готовности к активной борьбе со Сталиным. Такую готовность Ломинадзе встретил со стороны Сырцова, называвшего Сталина «тупоголовым человеком, который ведёт страну к гибели» [393]. Так сформировался блок, участники которого готовились осенью 1930 года выступить на очередном пленуме ЦК с критикой сталинской экономической политики и партийного режима [394]. Эти вопросы обсуждались в ходе встреч Сырцова и Ломинадзе со своими единомышленниками. Получив информацию об этих встречах, Сталин на заседании Политбюро обвинил Сырцова во «фракционной деятельности» и добился передачи «дела Сырцова — Ломинадзе» в ЦКК. В октябре — ноябре были исключены из партии и арестованы лица из ближайшего окружения Сырцова. 1 декабря было принято постановление ЦК и ЦКК «О фракционной работе Сырцова, Ломинадзе и др.» В нем сообщалось о «клеветнических приемах», состоявших в том, что Сырцов называл сообщения «об успехах социалистического строительства» очковтирательством, а Ломинадзе утверждал, что в аппарате царит «барско-феодальное отношение к нуждам рабочих и крестьян» [395].
Сырцов, Ломинадзе и Шацкин, объявленные организаторами «право-левацкого блока», были исключены из центральных партийных органов. Такое решение было впервые принято в нарушение Устава партии, без рассмотрения их дела на пленуме ЦК и ЦКК.
Сырцов был направлен в провинцию на хозяйственную работу и в 1937 году разделил участь всех бывших оппозиционеров.
Ломинадзе был назначен парторгом московского авиационного завода и в 1933 году в числе других работников авиационной промышленности был даже награждён орденом Ленина. В период пребывания в Москве он принимал участие в организации блока всех антисталинских группировок (см. гл. XLII). Хотя эта сторона его деятельности осталась скрытой от ЦКК и ОГПУ, его продолжали травить как бывшего оппозиционера. В связи с этим Орджоникидзе обратился к Хрущёву как секретарю Московского комитета с просьбой, чтобы Ломинадзе «меньше терзали». Хрущёв, как истый сталинец, выдвинувшийся на преследовании оппозиций, ответил: «Товарищ Серго, ведь Вы знаете, что Ломинадзе — это активнейший оппозиционер и, собственно, даже организатор оппозиции. Сейчас от него требуют четких выступлений, а он выступает расплывчато и сам дает повод для критики» [396].
По-видимому, при поддержке Орджоникидзе Ломинадзе был переведён на пост секретаря Магнитогорского комитета партии, оказавшись, таким образом, одним из немногих бывших оппозиционеров, которые были возвращены на руководящую партийную работу. В начале 1935 года, когда наступила «кировская» волна репрессий и близкие соратники Ломинадзе оказались арестованными, он в преддверии неминуемого ареста покончил жизнь самоубийством.
XXI
Социально-классовый смысл «великого перелома»
Переход на рубеже 30-х годов (а также и в последующие годы) многих старых большевиков, никогда не принадлежавших к оппозициям, к попыткам борьбы со Сталиным был обусловлен прежде всего резкими изменениями в словах и делах самого Сталина. Мыслящим членам партии было ясно, что всё, что Сталин говорил и писал в 1923—1927 годах, разительно противоречило тому, что он говорил и делал в последующие годы. Из этого многие участники событий тех лет делали вывод, что до 1928 года Сталин проводил «правильную» политику, а затем внезапно сменил её на «неправильную». Этот поверхностный вывод разделяется и многими современными историками. Однако серьезный анализ социально-классовых отношений 20—30-х годов показывает внутреннюю логику сталинской политики или шире — внутреннюю логику советского термидора.
После введения нэпа понятие «термидор» широко использовалось в эмигрантской печати. Эсеровские и меньшевистские идеологи понимали под термидором реставрацию капиталистических отношений, прологом которой, по их мнению, является нэп. В 1923—27 годах они считали, что правящая фракция проводит реальную политику приспособления к интересам крепкого хозяйственного мужика, за спиной которого стоит возрождающаяся нэповская буржуазия, и тем самым прокладывает дорогу неотвратимому капиталистическому развитию страны. Сходных взглядов придерживалось и более правое эмигрантское течение сменовеховцев во главе с Н. В. Устряловым, одобрявшее политику, проводимую Сталиным и Бухариным в борьбе с левой оппозицией.
В книге «Сталин» Троцкий подчеркивал, что само по себе введение нэпа отнюдь не предвещало фатального наступления термидора; но «нэп подготовил, несомненно, серьезные элементы будущего термидора. Он возродил и оживил мелкую буржуазию города и деревни, повысил её аппетиты и её требовательность» [397].
Как большевистская партия, так и её противники однозначно воспринимали нэп как известное возрождение капиталистических отношений. Однако и те и другие отдавали себе отчёт в том, что политическая власть осталась в тех же руках, которые осуществили Октябрьскую революцию. Эта власть ограничивала развитие капиталистических отношений теми пределами, которые не подрывали социально-экономических основ нового общественного строя: национализацию земли, промышленности и банковского дела, монополию внешней торговли и плановое начало в управлении экономикой. Поэтому нэп не означал полной либерализации экономической жизни, которая возможна «в том случае, если продукты свободно обмениваются на рынке и государству не приходится вторгаться в основную сферу человеческих отношений» [398]. Недопущение свободной игры рыночных сил, неизбежно влекущей рост стихийного социального расслоения, объяснялось не только целями, которые ставила перед собой большевистская партия. Ограничения рыночной свободы были осуществлены в годы первой мировой войны и после неё во всех воюющих странах. В условиях, когда обнаруживается резкое снижение производства и, следовательно, потребления, государство вынуждено вторгаться со своей регламентацией в экономические отношения и даже применять силу, чтобы подвергнуть субъектов рынка ограничениям, направленным против их интересов. Результатом этого процесса становится усиление роли бюрократии как органа, управляющего распределительными отношениями. В молодой советской республике этот процесс приостановил сопутствующее подлинно социалистическому развитию общества отмирание государства и выдвинул на авансцену политической жизни бюрократию как самостоятельную силу, регулирующую отношения между классами. Эта сила стала главным субъектом советского термидора, в результате чего он развернулся не в направлении реставрации капиталистической системы, а в направлении бюрократически-тоталитарного перерождения политического режима.
