«Клубок» вокруг Сталина - Баландин Рудольф Константинович (книги хорошего качества txt) 📗
В середине 30-х годов совершить успешный государственный переворот в СССР было не так просто, как может показаться с первого взгляда: мол, уничтожить Сталина, и вся построенная им пирамида власти рухнет, как карточный домик. Однако укреплялось не только личное положение вождя и культ его личности. Укреплялась вся созданная им система.
Наиболее целесообразно было бы изолировать, убрать всех сталинцев в руководстве страной. А их стало много, особенно в верхних этажах власти. Поэтому успешный правительственный переворот требовалось хорошо подготовить, вовлекая в заговор достаточно много ответственных работников, прежде всего «силовиков»: представителей армии, органов внутренних дел, госбезопасности. На всякий случай неплохо было бы заручиться солидной поддержкой извне…
Вот что могло угрожать Сталину. И он это, пожалуй, понимал.
Прежде чем коснуться «Клубка» — дела, в котором бы замешано много людей разного ранга и положения, распутать который чрезвычайно трудно, вернемся к проблеме, способной снять все вопросы и рассматривать не заговоры против Сталина и его системы, а их имитацию, искусственно созданную органами НКВД. А если и было нечто похожее на заговор, то насколько серьезными они были?
Вот, к примеру, процесс по делу подпольного троцкистского центра (обвиняемые — Зиновьев, Каменев, Евдокимов, Бакаев, Мрачковский, Тер-Ваганян, И.Н. Смирнов и др.). «Согласно обвинительному заключению, пишет Р. Конквист, — Троцкий посылал письменные инструкции Дрейцеру, который передавал их Мрачковскому. Инструкции требовали убийства Сталина и Ворошилова. Пятеро младших обвиняемых, вместе с Гольцманом, были лично посланы Троцким или его сыном Седовым для помощи в этих террористических актах. Ольберг к тому же имел связи с гестапо. Все обвиняемые полностью признали себя виновными, за исключением И.Н. Смирнова, чья полная виновность была, однако, подтверждена показаниями других обвиняемых».
Надо заметить, что на процессе только один Смирнов, пожалуй, вел себя как убежденный троцкист и не давал показаний на своих сообщников. Вот что сообщает о Зиновьеве Конквист: «Он поднялся и заявил, что убийство Кирова было совместным предприятием, участие в котором принимали как зиновьевцы, так и троцкисты, включая Смирнова. То же самое подтвердил и Каменев».
Более того, Зиновьев признался: «Да, я часто говорю неправду. Я начал лгать в тот момент, когда стал бороться против большевистской партии. Постольку, поскольку Смирнов стал на путь антипартийной борьбы, он тоже говорит неправду. Но мне кажется, что разница между нами состоит в том, что я твердо и безусловно решил говорить в этот последний момент правду, в то время как он, по-видимому, принял другое решение».
Однако на следующем заседании Смирнов сказал, пожалуй, правду: «Я признаю, что принадлежал к подпольной троцкистской организации, присоединился к блоку и центру этого блока, виделся с Седовым в 1931 году в Берлине, выслушивал его сообщения о терроре и передал эти соображения в Москву. Я признаю, что получал инструкции Троцкого о терроре от Гавена и, хотя я не был с ним согласен, передавал их зиновьевцам через Тер-Ваганяна».
Примерно то же подтвердила его жена А.Н. Сафонова: «Отношение к террору Смирнова И.Н., насколько мне известно, было отрицательным. Из высказываний на эту тему со стороны Смирнова могу привести следующее:
1. После получения сведений по делу Эйсмонта Смирнов по этому поводу сказал: «Эдак, пожалуй, Сталин будет убит».
2. Когда Мрачковский вернулся с приема от Сталина, где он был с ним с глазу на глаз, он… отметил свое удивление по поводу того, что Сталин был осведомлен о всех деталях хода строительства Байкало-Амурской магистрали. В связи с этим и Смирнов, и Мрачковский говорили о необычайной работоспособности и умении Сталина схватить основное. Причем после Мрачковский сказал: «Вот, мол, как просто было ликвидировать Сталина». Но на это Смирнов ответил, что да, но мы ведь этого делать не можем…
3. Как-то однажды, когда была получена информация о перегибах, имевших место в связи с коллективизацией по ряду областей, и особенно в Казахстане, Смирнов по этому поводу сказал: «За такие дела убить мало» (по отношению к Сталину).
Опять и такой факт я не могла расценивать как проявление террористических настроений».
По-видимому, она права. Но даже если Смирнов не был сторонником террористических акций, тем не менее он продолжал участвовать в тайной организации, которая, как он знал (и признался в этом), готовила покушения на руководителей страны.
По словам Сафоновой, в процессе следствия: «Моральное воздействие сводилось к одному — нам говорили: начали разоружаться, разоружайтесь до конца. Те показания, которые мы от вас требуем, нужны партии».
Здесь нельзя не отметить двусмысленность формулировки: «показания, которые мы от вас требуем». Это можно понимать так, что требуют признаваться в чем-то мнимом, подсказанном следователями со ссылкой на партийную дисциплину. Но Сафонова, к примеру, не давала никаких сенсационных показаний, которые могли навязать ей следователи. А Смирнов…
По словам Конквиста: «Смирнову было очень трудно продолжать свою линию частичных признаний, но в целом он преуспел в одном: он основательно спутал все карты. Когда противоречия в его показаниях становились для него особенно трудными, он просто не отвечал на вопросы».
И это пишет «политпублицист», который утверждает, будто едва ли не все дела против троцкистов, правых и других были сфабрикованы НКВД по указанию Сталина. Но ведь из его слов получается, что Смирнов признавался лишь частично, путал карты устроителям процесса, а когда его ловили на противоречиях в показаниях, отмалчивался. Так не пишут о невинной жертве сфабрикованных обвинений.
Трудно понять не поведение Смирнова, а тех обвиняемых, которые называли немало новых имен, выдавая все новых тайных оппозиционеров. Каменев, например, показал: «В 1932, 1933 и 1934 годах я лично поддерживал связи с Томским и Бухариным и выяснял их политические взгляды. Они нам симпатизировали. Когда я спросил Томского об умонастроениях Рыкова, тот ответил: «Рыков думает то же, что и я». В ответ на мой вопрос, что думает Бухарин, он сказал: «Бухарин думает то же самое, что и я, но поддерживается несколько другой тактики: он не согласен с партийной линией, однако держится тактики настойчивого проникновения в партию и завоевания личного доверия у руководства».
По словам Конквиста, приведшего эту цитату, «это не было еще полным обвинением — во всяком случае теоретически, — но вряд ли могло означать что-либо другое, кроме намерения Сталина посадить Бухарина и его последователей на скамью подсудимых».
Получается, будто Каменева принудили говорить то, что требовалось Сталину. Однако в дальнейшем, на следующих процессах и Рыков, и Бухарин подтвердили верность того, о чем сообщил Каменев, а Томский, не дожидаясь ареста, застрелился. Но почему же тогда Каменев стал выдавать оппозиционеров, хотя мог бы, кажется, и промолчать, не подводить их под арест. Наиболее разумное объяснение: ему показали некие материалы, которые свидетельствовали о том, что следствию известны эти факты и настроения. Но эти материалы до поры до времени предполагалось держать в тайне прежде всего потому, что нельзя было выдавать источники этой информации.
Такой прием, судя по всему, был использован и на других подобных процессах.
Но может быть, признания были «выбиты» силой и не отвечали действительности? Это тоже вполне возможно, но лишь для некоторых случаев, а не для всех. Многие обвиняемые могли заявить об отказе от прежних показаний, данных под пыткой. Кто бы им помешал?
На отдельных процессах присутствовали иностранные журналисты. Они наверняка передали бы мировой общественности такое обвинение в адрес следствия, и тогда судебные заседания могли бы считаться трагическим фарсом.
Увы, почти все обвиняемые показывали себя не с лучшей стороны. Они признавались в том, что и раньше не раз обманывали партию, притворно (а кто-то искренне) раскаивались в своей оппозиционной деятельности.
