Столконовение цивилизаций: крестовые походы, джихад и современность - Тарик Али (хороший книги онлайн бесплатно txt) 📗
Студенческий бунт, который начался 7 ноября 1968 года, быстро распространился и, несмотря на массовые репрессии, разросся, охватив различные социальные слои. Рабочие присоединились к этому движению в январе 1969 года, и к тому времени волнения охватили почти каждый большой город в Западном и Восточном Пакистане. Вскоре в борьбу за демократию включились юристы, врачи, учителя, судьи и проститутки. Люди, которым не давали реализовать их право выбирать собственное правительство, объединились. В короткой истории Пакистана его народ только в этот период был единодушен. В марте 1969 года сам себя назначивший генерал признал поражение и ушел в отставку. Победа! В каждом большом городе люди выходили на улицу и танцевали. Когда я прилетел в аэропорт Карачи, от атмосферы, царящей там, кружилась голова. Казалось, всеобщая эйфория влияет даже на офицерский корпус.
Дожидаясь рейса на Лахор, я наткнулся на старого знакомого, дальнего родственника моей матери и армейского полковника. Он был в форме и направлялся обратно в GHQ [100] после обучения в Военном колледже в Куетте. Я не видел его несколько лет. Пока он тепло приветствовал меня, я насмешливо отдал ему честь. Он рассмеялся. Шесть месяцев назад он бы в упор меня не увидел. После завтрака он рассказал мне, что только что закончил чтение трилогии Исаака Дойтчера — биографии Троцкого. Я изумился. Он объяснил, что он должен был изучить Красную Армию, и что он нашел эту книгу в библиотеке колледжа. «Одна вещь поставила меня в тупик, — признался он. — Троцкий был блестящий лидер времен Гражданской войны. Тухачевский был блестящий военачальник. Ты согласен?» Я был согласен. «Тогда объясни, почему они не использовали армию, чтобы победить Сталина?» Я объяснил. «Я с тобой не согласен, — заявил он. — Бонапартизм Троцкого и Тухачевского был бы гораздо лучше, чем кровавый режим Сталина. Как можно быть таким наивным?»
Я начал хохотать, слегка истерически, что и раздосадовало его, и отчасти лишило спокойствия. «Разве ты не понимаешь юмора? — спросил я. — Твой главнокомандующий запретил мне возвращаться сюда. Я вернулся потому, что он ушел. Мы только что были свидетелями успешного восстания, которое лишило твоего босса власти, и ты спрашиваешь меня, почему Троцкий в 1923 году не согласился установить военную диктатуру?»
Он начал слабо обороняться, но отказался сдать свои позиции. Через несколько лет он спешно ушел в отставку из-за акта сексуального бонапартизма. При нем в качестве курьера состоял молодой офицер, которого мой кузен отправлял с выдуманными поручениями, когда хотел позабавиться с его женой. Пара была застигнута на месте преступления, и молодой человек расквасил моему высокопоставленному кузену нос, и его военная карьера позорно окончилась. А жаль. Через семь лет можно было бы подбить его сыграть роль Тухачевского в походе против «Корнилова».
В течение шести недель я интенсивно путешествовал по всему Восточному и Западному Пакистану, встречался с мужчинами и женщинами, которые свергли режим, разговаривал с политиками. В поездке по Западному Пакистану меня сопровождал народный поэт Хабиб Джалиб, стихи которого подняли демократическое движение во многих городах. За несколько лет до того, как началось антиправительственное выступление, Джалиб осудил военное правление в нескольких мушаирах [101]: «Эта система — это ночь без зари. / Я никогда не приму ее, я никогда не починюсь». Или: «Только один лозунг, одно требование: / Президент, не люби США больше всех!» Никакого другого поэта не бросали в тюрьму так часто, как Джалиба. Но он отказался капитулировать. Во время движения сторонники Маудуди оставались в стороне. Их девиз, который на языке урду рифмуется, никогда не пленял воображение общества: «Что такое Пакистан? Это только Аллах». Джалиб придумал ответ, который также рифмуется, однако этот лозунг подхватили миллионы: «Что такое Пакистан? Еда, одежда и лекарство». Позднее он совершенно открыто высмеивал мулл.
Иногда, когда мы обращались с трибуны к аудитории из двадцати тысяч человек, он, бывало, шептал мне в ухо: «Сегодня здесь в основном рабочие и крестьяне. Расскажи им про Вьетнам. Покажи им, что мы можем победить». Я делал так, как он просил, а после он декламировал произведение «Вьетнам в огне»: «О, поклонники прав человека, где же вы? / Гуманизм дошел до предела. / Вьетнам охвачен огнем. / Не молчите, подайте свой голос сейчас. / Облака войны возглавляют этот путь».
В Западном Пакистане Мусульманскую лигу и все традиционные партии этот подъем народного движения обошел стороной. Единственным популярным политиком был Зульфикар Али Бхутто. Его исключили из кабинета Айюб-хана, и теперь он неожиданно для многих встал во главе массового движения. Его речи были ультрарадикальными. Он грозился разрушить капитализм, клялся провести земельные реформы, а обещание «еды, одежды и крова для всех» стало лейтмотивом его политической кампании. Демократия и социальная справедливость составляли сильнодействующую смесь. Путешествуя по стране, можно было убедиться в том, что партия Бхутто в этой части Пакистана легко завоюет большинство. Преемник Айюб-хана, генерал Яхья-хан, немедленно объявил о дате всеобщих выборов, которые назначили на март 1970 года. Страна ликовала.
Когда я прибыл в Дхаку, столицу Восточного Пакистана, общее настроение там было таким же приподнятым, но с одной только разницей. Студенты, интеллигенция и лидеры рабочего класса, с которыми я разговаривал, были разобщены. Националисты были сыты по горло выходками пакистанской элиты. Бенгальские левые политические силы во время антиправительственного движения проявили слабость: маоисты отказались от борьбы на том основании, что генерал Айюб-хан является «антиимпериалистом», потому что сторонник дружеских отношений с Китаем. Слабость когда-то сильных левых дала националистам из Авами лиг возможность доминировать в этой борьбе. Они потребовали полной независимости от Запада и настаивали на том, что до тех пор, пока их требования не будут внесены в хартию «Шесть пунктов», они будут продолжать борьбу. Куда бы я ни поехал, везде было одно и то же. С Бенгалией так часто обращались плохо, что она была готова совсем отколоться от Пакистана. Когда я разговаривал со студентами в университете Дхаки, они настаивали на том, чтобы я говорил по-английски, а не на ненавистном им урду, на котором центральное правительство хотело заставить говорить население Восточного Пакистана. Некоторые кричали: «Выучи бенгальский, пожалуйста!» Стоя под деревом амтала, где в этом студенческом городке началось антиправительственное движение, я говорил им, что нет ни малейшего шанса на то, что военные примут их «Шесть пунктов». Они не должны иметь никаких иллюзий на этот счет. Если это именно то, чего они хотят, то лучше им приготовиться к тому, чтобы пройти весь путь. Я понимал, что ошеломил их.
Впоследствии представители левых выразили протест, поскольку мои речи поощряют студентов из Авами лиг. Горячие дискуссии продолжались следующие несколько дней. Когда я встретил лидера Авами лиг Шейха Муджибура Рахмана спустя несколько дней, он уже точно знал, что я сказал в университете. «Вы уверены? — спросил он. — А что, если мы выиграем следующие выборы?» Я напомнил ему, что они выиграли выборы 1954 года. Правда, теперь условия другие, но я очень сомневаюсь, примет ли когда-нибудь армия «Шесть пунктов». Я предсказал кровавую баню. Но он не был убежден в этом. Крестьянский лидер Маулана Бхашани, с которым я ездил по селам больше двух недель, тоже сомневался в моих словах. Я боялся худшего. Оно случилось.
Выборы прошли в декабре 1970 года. В Западном Пакистане Бхутто получил большинство голосов. В Восточном Пакистане Авами лиг набрала свыше 90 % голосов населения, она была самой большой партией в провинции. Шейх Муджибур должен был сформировать следующее правительство, но Яхья-хан и его сторонники-генералы выступили против этого. Бхутто пошел на сделку с ними, чем дискредитировал себя.
