1937 - Роговин Вадим Захарович (мир бесплатных книг .txt) 📗
Для понимания логики дальнейшего поведения Бухарина в период, отделявший февральско-мартовский пленум от процесса «право-троцкистского блока», важно учитывать не только то, что говорилось на пленуме, но и то, о чём там сознательно умалчивалось. Мы имеем в виду историю с так называемым «Письмом старого большевика», сыгравшую, по-видимому, роковую роль в судьбе Бухарина.
XXVIII
Судьба «Письма старого большевика»
В конце 1936 — начале 1937 года на страницах меньшевистского журнала «Социалистический вестник» появилась статья «Как подготовлялся московский процесс» (с подзаголовком «Из письма старого большевика»). Целью этой публикации было побудить общественное мнение Запада к протесту против массового террора, а для этого — раскрыть западной общественности глаза на причины и фальсифицированный характер первого процесса над старыми большевиками.
Действительным автором статьи, представленной редакцией в качестве письма, тайно присланного из СССР неким старым большевиком, был Б. И. Николаевский, выступавший весной 1936 года посредником на переговорах между II Интернационалом и советской делегацией о покупке архива Маркса и Энгельса. Во время этих переговоров Николаевский часто встречался с Бухариным, входившим в состав советской делегации. О беседах, происходивших при этих встречах, Николаевский впервые рассказал в 1965 году. Непосредственным поводом, побудившим Николаевского предать гласности суждения Бухарина, явилась, по-видимому, публикация в мае этого года рядом западных изданий письма Бухарина «К будущему поколению руководителей партии», текст которого был передан Лариной за рубеж. Можно полагать, что после появления этого документа престарелый Николаевский счёл нужным снять с себя обет молчания, добровольно принятый им ради того, чтобы не повредить оставшимся в живых близким Бухарина, прежде всего самой А. М. Лариной.
Подготавливая в 1936 году к публикации свою статью, Николаевский не мог не предполагать: Сталин имел достаточно агентов за рубежом, чтобы достоверно узнать как о неофициальных беседах с ним Бухарина, так и об имени действительного автора статьи; поэтому подозрения в передаче информации, обнародованной в статье, могли пасть на Бухарина. Исходя из этих соображений, Николаевский не включил в статью некоторые эпизоды, рассказанные Бухариным, чтобы не давать «прямых указаний на него как на источник моей осведомлённости» [548]. Те же цели, по-видимому, преследовала редакция «Социалистического вестника», предваряя публикацию первой части «Письма» в номере, вышедшем 22 декабря 1936 года, следующим сообщением: письмо было получено «перед самой сдачей номера в печать… Размеры письма и позднее получение его лишают нас, к сожалению, всякой возможности напечатать его в настоящем номере целиком. Окончание письма нам приходится отложить до первого номера 1937 года» [549]. Тем самым редакция давала понять, что факты, сообщённые в письме, стали известны ей не весной 1936 года, когда Бухарин встречался с Николаевским, а несколькими месяцами позже.
В своих воспоминаниях А. М. Ларина называет статью «Как подготовлялся московский процесс» заведомой провокацией Николаевского и других меньшевиков, имевшей единственную цель — «выдать Бухарина с головой Сталину». Она решительно отвергает саму мысль о том, что Бухарин мог вести за границей какие-либо беседы политического, тем более оппозиционного характера с Николаевским или каким-нибудь другим меньшевиком, поскольку, по её словам, он продолжал, как и в первые годы революции, считать меньшевиков своими злейшими политическими врагами. Невозможность таких бесед Ларина мотивирует также следующими двумя обстоятельствами. Во-первых, в Москве Бухарину было дано строгое указание: не беседовать наедине с иностранцами и эмигрантами. Во-вторых, она ссылается на «неожиданный приход» Николаевского к Бухарину во время её присутствия в Париже. В ходе этой встречи, по её мнению, произошла единственная беседа Бухарина с Николаевским о положении в СССР.
Эта беседа, как рассказывает Ларина, открылась вопросом Николаевского: «Ну, как там жизнь у вас в Союзе?» Бухарин ответил: «Жизнь прекрасна» и затем стал «с искренним увлечением» развивать эту мысль. При этом «его высказывания отличались от [его] выступлений в печати в последнее время лишь тем, что он не вспоминал многократно Сталина, чего он не мог не делать в Советском Союзе». Когда же Николаевский прервал восторженный рассказ Бухарина вопросом об его оценке коллективизации, Бухарин сказал: «У нас пишут, что я выступал против коллективизации, но это приём, которым пользуются только дешёвые пропагандисты… Теперь, перед лицом наступающего фашизма, я могу сказать „Сталин победил“» [550].
Этот рассказ Лариной полностью вписывается в концепцию её книги, согласно которой после 1929 года «дальнейшую борьбу Николай Иванович считал нужным прекратить. Партия под давлением Сталина пошла по иному пути, отвергнув экономическую концепцию Бухарина. Полезней сплочённости её рядов в сложившейся обстановке Бухарин ничего не находил» [551].
Многочисленные документы, обнародованные в последние годы, свидетельствуют, что Бухарин действительно прекратил с начала 30-х годов всякую оппозиционную деятельность. Однако это не означает, что он оставался безоговорочным конформистом не только на словах, но и в душе. Едва ли можно согласиться и с абсолютной уверенностью Лариной в том, что Бухарин делился с ней, в то время ещё совсем юной женщиной, всей имеющейся у него политической информацией и поверял ей все свои политические настроения.
Думается, что многие суждения, которые были приведены в «Письме старого большевика» и которые, согласно более поздним свидетельствам Николаевского, представляли переложение рассказов Бухарина, отражают действительное содержание бухаринских политических взглядов того времени более адекватно, чем апологетические высказывания, о которых сообщает Ларина. Мы имеем в виду прежде всего рассказ о том, что в конце 1932 года «положение в стране было похоже на положение времён Кронштадтского восстания… в самых широких слоях партии только и разговоров было о том, что Сталин своей политикой завёл страну в тупик: „поссорил партию с мужиком“ — и что спасти положение теперь можно, только устранив Сталина» [552]. Почти дословно повторялись в «Письме» и суждения Бухарина о трагедии насильственной коллективизации: «Ужасы, которыми сопровождались походы на деревню — об этих ужасах вы имеете только слабое представление, а они, эти верхи партии всё время были в курсе всего совершавшегося,— многими из них воспринимались крайне болезненно» [553].
Как вспоминал в 1965 году Николаевский, из рассказов Бухарина он узнал и о «подробностях нападок Рютина на Сталина». Этот факт особенно резко оспаривается Лариной. Отмечая, что в «Письме старого большевика» о содержании «Рютинской платформы» было сказано больше того, о чём сообщалось в советских газетах, и что в «Письме» рассказывалось об обсуждении дела Рютина на заседании Политбюро, она напоминает: в 1932 году Бухарин не был членом Политбюро, а «то, что происходило на заседаниях Политбюро, тем более на особо секретных, не принято было разглашать» [554]. Из такой логики вытекает, что Николаевский мог получить адекватную информацию о рютинской группе только… от члена Политбюро.
Действительно, по поводу «рютинского дела» официальная и даже внутрипартийная информация не сообщала ничего, кроме грубой брани и лживых наветов. Однако в начале 30-х годов ещё была возможна утечка секретной информации от некоторых членов Политбюро, например, Кирова и Орджоникидзе, к партийным деятелям такого уровня, как Бухарин. О том, что подлинное содержание «Рютинской платформы» было известно многим членам партии, говорит тот факт, что в 50—60-е годы старые большевики, хлопотавшие о реабилитации Рютина, в беседах с «переследователями» из КПК адекватно излагали основные идеи этого запретного документа.
А. М. Ларина справедливо замечает, что темы, поднятые в «Письме», были «по тем временам действительно крамольны» и что сам факт передачи такой информации меньшевикам мог быть расценен сталинским «правосудием» только как криминальный [555]. Эти верные посылки она использует, однако, для подкрепления всё тех же соображений: «Письмо старого большевика» «носило явно провокационный характер», и его автор «сознательно взялся помогать палачам». В этой связи она не исключает и того, что сталинские агенты специально подбросили Николаевскому информацию, содержавшуюся в «Письме», с целью использовать его публикацию для компрометации Бухарина [556].
