Сталинский неонеп - Роговин Вадим Захарович (книги онлайн без регистрации полностью txt) 📗
Особенно серьёзные трудности возникали перед Фейхтвангером, когда он пытался объяснить, почему в Советском Союзе многие люди верили не «неопровержимым аргументам Сталина» и «очевидным фактам», а «фальшивым возражениям» Троцкого. Читатель узнавал из его книги, что в то время, когда «дело Сталина процветало», «реальная заработная плата повышалась», а крестьяне «всё более возрастающей массой устремлялись в колхозы», немало коммунистов почему-то «не хотели верить в это реальное, осязаемое дело». Такие люди, «поверившие больше в слово Троцкого, чем в дело Сталина», оказались даже среди тех, «другом которых был Сталин, которым он поручил ответственные посты». Они «всё ещё продолжали тянуться к его врагу Троцкому, тайно переписывались с ним и, стремясь вернуть своего старого вождя в СССР, старались нанести вред его — Сталина — делу». За это «они были привлечены к ответственности», однако «Сталин простил их, назначил их снова на высокие посты» [854].
В заключительной части главы Фейхтвангер поднимался до патетики в своём сочувствии диктатору за то, что тот «вынужден отдавать очень значительную часть своих сил на ликвидацию вредных последствий блестящих и опасных причуд Троцкого». Он называл ненависть Сталина к Троцкому оправданной, во-первых, потому, что «всем своим существом тот не подходит к Сталину», а во-вторых, потому, что «Троцкий всеми своими речами, писаниями, действиями, даже просто своим существованием подвергает опасности его — Сталина — дело» (курсив мой.— В. Р.). Однако эта ненависть, по уверениям Фейхтвангера, не распространялась на «троцкистов». Утрачивая всякое чувство меры и реальности, писатель утверждал, что Сталин — «великий организатор… великий математик (sic! — В. Р.) и психолог… заведомо окружил себя многими людьми, близкими по духу Троцкому. Его считают беспощадным, а он в продолжение многих лет борется за то, чтобы привлечь на свою сторону способных троцкистов, вместо того, чтобы их уничтожить, и в упорных стараниях, с которыми он пытается использовать их в интересах своего дела, есть что-то трогательное» [855] (курсив мой.— В. Р.).
Так писатель, снискавший во всём мире репутацию гуманиста, создавал софистические конструкции о чрезмерной «мягкости» Сталина — в дни, когда в Советском Союзе гибли сотни тысяч людей по подозрению в малейшем сочувствии к Троцкому и «троцкизму».
Книга Фейхтвангера была высоко оценена Сталиным. В выходных данных к ней значится: «Тираж 200 000. Сдано в производство 23 ноября 1937 г. Подписано к печати 24 ноября 1937 г.». Фейхтвангеру была дана возможность существенно поправить своё тяжёлое материальное положение эмигранта. Он получил высокий гонорар не только за эту книгу, но и за свои романы, ранее опубликованные в Советском Союзе (в то время зарубежные авторы, за исключением избранных «друзей», не получали гонораров за издания переводов их книг в СССР).
Ответом на писания Фейхтвангера о Советском Союзе явилась статья И. Райсса, в которой ставились вопросы, возникавшие у многих людей в Москве: «Столь ли наивен Фейхтвангер? Сознателен ли его подлог? …Чем же объяснить, что Фейхтвангер пошел на прислужничество Сталину?» Рассказывая, что некоторые люди объясняли это желанием Фейхтвангера выторговать таким путём у Сталина голову Радека, Райсс прибавлял: «Пусть это будет только гипотеза, слух, но разве не свидетельствуют они о том, что в Москве искали какое-то особое объяснение поведению Фейхтвангера, так лживо звучали его восхваления Сталина и гнусных процессов».
Райсс подчёркивал: «Человек, не владеющий (русским.— В. Р.) языком, видящий Москву из окон кафе „Метрополь“, посещающий лишь образцовые учреждения, не может судить о Москве. Подлинную Москву можно описать лишь кровью и слезами, могут описать лишь те, кто знал её в героическую эпоху, кто вместе с народом участвовал в борьбе и пережил предательство революции».
С негодованием разоблачая рассуждения о благосостоянии советского народа, Райсс писал, что благосостояние Фейхтвангер мог встретить лишь «в тех кругах, где он вращался, прежде всего в кругу писателей всех разновидностей, конкурирующих между собой в восхвалениях Сталина. Среди паразитов советской жизни». Только общением с такого рода людьми и одурманенностью официальной ложью можно объяснить, что Фейхтвангер не упоминает «ни единым словом того террора, того ужаса, который сковывает массы, той эпидемии самоубийств, которая всё усиливается в Москве» [856].
Особенно лживыми Райсс называл утверждения об органичности культа Сталина и искренней приверженности ему большинства советских людей. «Неужели Фейхтвангер не догадывается,— писал он,— что культ Сталина и все популяризирующие Сталина басни исходят непосредственно из сталинской канцелярии, а отнюдь не из народа?» По поводу восторженного описания демонстраций, проходящих под портретами Сталина, Райсс замечал: «Фейхтвангер и это принимает за чистую монету. Мы же в СССР знаем, что не энтузиазм, а страх гонит массу, дрожащую за своё существование, на подобные демонстрации. Чего стоит один пример вдовы генерала Якира, которая по требованию Сталина обесчестила память своего погибшего мужа».
Конечно, Райсс, опровергая слащавые панегирики Фейхтвангера, не раскрывал всей картины советской жизни того времени. Пожалуй, лишь касаясь изображения Фейхтвангером ликующей советской молодёжи, он давал более дифференцированное освещение действительности: «Разная есть в Советском Союзе молодёжь. Часть её насквозь пропитана национализмом… и торопится занять места, освободившиеся после уничтожения революционного поколения… Но есть в Советской России и другая молодёжь. Не относятся ли к ней те героические комсомольцы, которые погибают на Лубянке со словами: „Да здравствует Троцкий!“ [857]?» [858]
XLIX
Чем Бердяев близок коммунистам
До сих пор мы рассматривали суждения русских и зарубежных авторов самой разной политической ориентации, раскрывающие статический срез советской действительности середины 30-х годов. Теперь обратимся к работам, посвящённым историческому анализу судеб советского общества и содержавшим прогноз его дальнейшего развития. Такие обобщающие работы, создававшиеся почти одновременно, принадлежали перу двух крупнейших русских мыслителей того времени — Бердяева и Троцкого, людей с весьма несхожей личной судьбой, приверженных разной идеологии, но отличавшихся в равной степени стремлением к честному духовному поиску. Книги этих авторов несхожи уже по своему жанру. В отличие от книги Троцкого «Преданная революция», представляющей собой фундаментальное историко-социологическое исследование, работа Бердяева «Истоки и смысл русского коммунизма» относится к жанру социально-исторической эссеистики. В ней нет каких-либо статистических данных и социальных примеров, отсутствует строгая система доказательств, которая предшествовала бы философским и социологическим выводам. Эти особенности книги облегчили недобросовестное истолкование её идей советскими диссидентами 70-х, «перестройщиками» 80-х и «демократами» 90-х годов. Отбросив присущую Бердяеву диалектическую гибкость мысли, эти авторы безосновательно изображали его книгу своего рода евангелием антикоммунизма. Из всего богатства бердяевских аргументов и выводов они использовали лишь те, которые были продиктованы невольной озлобленностью эмигранта, недостаточным знанием советской действительности либо тенденциозной предвзятостью религиозного философа.
Между тем в книге «Истоки и смысл русского коммунизма» содержится немало идей, порождённых искренним исканием истины. Отнюдь не отвергая, как это делают ныне Волкогонов и другие современные русские «демократы», позитивного значения революций, Бердяев подчёркивал, что «отвержение всякого смысла революции неизбежно должно повести за собой и отвержение истории. Но революция ужасна и жутка, она уродлива и насильственна, как уродливо и насильственно рождение ребенка, уродливы и насильственны муки рождающей матери, уродлив и подвержен насилию рождающийся ребенок» [859]. Эти мысли даже своим образным строем вплотную сближаются с идеями Маркса и Ленина о «муках родов» нового общественного строя в революции.
