Покорение Южного полюса. Гонка лидеров - Хантфорд Роланд (книга регистрации .txt) 📗
Более важным является то, что Амундсен понимал, как выжать из снаряжения максимум возможного. Весь его опыт, начиная с первых неудачных попыток по пересечению Хардангервидды, был задействован для разработки порядка движения, который он использовал сейчас по дороге к полюсу.
Первым шёл Хелмер Ханссен со своими антимагнитными санями и стандартным компасом для определения направления. Это не назовёшь синекурой. Ему приходилось управлять собаками, для чего нужна была постоянная бдительность — как бы какой-нибудь шельмец не ослабил тягу. Идя впереди, он должен был пробивать дорогу, что требовало дополнительного внимания и расхода энергии. Ему нужно было постоянно изучать ландшафт, чтобы избегать неровностей, из-за которых могли перевернуться сани, и в перерывах между всеми этими делами он должен был следить за компасом. А по его потрескавшемуся и обмороженному лицу беспрерывно продолжал хлестать южный ветер. Перед ним двигался лидер гонки, вдохновлявший собак и задававший прямой курс. На последнем этапе гонки к полюсу лидерами попеременно становились Амундсен и Хассель, у которых не было своих упряжек.
Положение первого лыжника, по словам Амундсена,
было незавидным. Общеизвестно, что он избегал всех проблем с собаками, но это чертовски неприятно — идти там одному и смотреть в никуда. Единственным развлечением лидера были крики возницы первой упряжки «Чуть правее! Чуть левее!»… Непросто двигаться по прямой в местности, где нет ни одного чёткого ориентира… Эскимосы могут с этим справляться, а мы — нет. Мы отклоняемся то влево, то вправо, то опять влево, доставляя первому вознице постоянные неприятности, [и], в конце концов, это начинает его раздражать, заставляя думать, что ничего не подозревающий и ни в чём не повинный лыжник всё это делает нарочно.
8 декабря в районе рекордно южной отметки Шеклтона Амундсен решил проверить свою систему навигации. На пять дней они прекратили все наблюдения, так что теперь им пришлось прокладывать курс вслепую, только при помощи компаса и путемера. Потом появилась «Его Светлость», как Амундсен называл солнце, и оказалось, что полученная в результате наблюдений широта 88°16? совпадает с итогами навигационного счисления вплоть до мили. «Блестящая победа, — заметил Амундсен, — после 1,5 град. [90 миль] в густом тумане и среди метели… так что теперь мы готовы оказаться на полюсе в любую погоду».
Но погода оставалась удивительно хорошей. Казалось, что боги решили больше не испытывать на прочность этих настойчивых людей и их верных собак. И люди это знали.
«Ещё четыре долгих дня, — записал Бьяаланд 11 декабря, — и будет полюс». В тот же день Амундсен заметил, что высота сказывается на нём: было тяжело работать, тяжело дышать. Но он добавил: «Потом надышимся, когда победим».
У спутников Амундсена депрессии не наблюдалось. Боевой дух оставался стабильно высоким. Их не нужно было ни уговаривать, ни упрашивать — даже сознательно руководить ими не требовалось. Казалось, они двигаются, повинуясь собственным импульсам, и Амундсен превратился в зрителя, наблюдавшего за реализацией своих планов, в лидера, не выглядевшего таковым.
Необъяснимо было то, как погода подстраивалась под Амундсена, словно он являлся центральным персонажем какой-то пьесы. Она благоволила ему во время критически важного восхождения на плато и теперь снова улыбалась, когда развязка была близка. День 12 декабря выдался необыкновенно безмятежным, светило солнце, небо было ясным. В результате они прошли семнадцать миль вместо положенных пятнадцати, и снова Амундсен в своей суховатой манере записывает, что сегодня «прекрасный ландшафт и скольжение».
Но за внешним спокойствием скрывалось колоссальное напряжение, нервы были натянуты до предела. Идти оставалось сорок пять миль. Амундсен мог с точностью до часа сказать, когда он попадёт в нужное место, — и гонка будет выиграна или проиграна. Мысли о Скотте, перспектива оказаться побеждённым им в последний момент преследовали его, как жесточайший ночной кошмар. Слишком многое зависело от результата. Быть вторым означало не только поражение, но и позор. Амундсен легко мог поддаться панике и погнать вперёд людей и собак, доведя их до изнеможения. Но сила воли помогала ему контролировать свои чувства и сохранять темп на уровне пятнадцати миль в день, явно небольшой. Он подавлял внутреннее напряжение, но оно то и дело прорывалось наружу и передавалось остальным.
Это была уже не борьба, а настоящая гонка. Бьяаланд, во всяком случае, отказался восхищаться чем бы то ни было, и меньше всего великой антарктической ледяной шапкой. Для него не было никакой разницы между тем, чтобы победить Скотта и обойти какого-нибудь копушу на трассе Холменколлена или Шамони.
Бьяаланд воспринимал происходящее как лыжную гонку. Его чертовски раздражали более слабые лыжники, чем он сам, например Хелмер Ханссен, державшийся впереди него. Собаки, по его мнению, были ужасны. Бьяаланд ворчал, что ему подсунули худших животных. Вряд ли это было так, просто он слабо владел мастерством возницы. В любом случае всегда полезно иметь что-то, благодаря чему можно спускать пар, давать выход злости и эмоциям. Ведь там, где есть здоровая злость, нет места самокопанию.
Начиная примерно с 86° темой всех разговоров стал Скотт. Даже Вистинг и Хассель, самые флегматичные члены команды Амундсена, начали беспокоиться. Все изучали горизонт с невысказанным страхом. Складывалось впечатление, что собаки тоже понимали важность момента, проявляя необъяснимый интерес к южному горизонту, постоянно поворачиваясь в том направлении и нюхая воздух.
— Видите там что-то чёрное?! — вдруг в волнении закричал Хассель, когда они 13 декабря разбивали лагерь.
Все видели.
— Может быть, это Скотт? — спросил кто-то сдавленным голосом.
Бьяаланд помчался вперёд, чтобы посмотреть. Далеко бежать не пришлось.
— Мираж, — лаконично доложил он. — Дерьмо собачье.
Это было на широте 89°30?. Они прошли свои пятнадцать миль без особенных усилий.
Скольжение было почти идеальное, их встречал твёрдый, присыпанный снегом наст, по которому сани и лыжи шли мягко со знакомым всем чувственным музыкальным шорохом. «Наш лучший день там, — писал Амундсен, — ветра почти не было, солнце обжигало».
Теперь напряжение в душе Амундсена заглушалось навязчивым ощущением ожидания приближающейся развязки. По мере того как наступал конец долгой гонки, начавшейся 16 тысяч миль назад в его доме возле фьорда, он всё острее чувствовал, что игра почти окончена, и не испытывал в связи с этим каких-то приятных эмоций. Независимо от того, победа или поражение ждёт человека на финише, окончание любой гонки имеет горьковато-сладкий привкус.
На следующий день перед самым решающим моментом собак пришлось подстёгивать практически впервые (за исключением тех случаев, когда Бьяаланд пытался обогнать Ханссена) со времени покорения «Чёртова ледника». Дело было не в рельефе местности. Двенадцатого декабря в точке 89°15?, достигнув высоты в 10 500 футов над уровнем моря, они начали понемногу спускаться и теперь мягко скатывались с вершины. Может быть, хаски вели себя так потому, что, по словам Бьяаланда,
были настолько голодны, что ели собственные испражнения, и если могли добраться, то глодали крепления саней или глубоко прокусывали их деревянные части.
Возможно, была виновата погода. Появилась облачность, и весь день с неба сыпались снежинки. Не исключено, что собаки заметили неестественное напряжение хозяев — и прониклись им.
В эту ночь их лагерь располагался на отметке 89°45?, ровно в пятнадцати милях от полюса. Амундсен едва мог писать в своём дневнике, ограничившись четырьмя крайне лаконичными строчками, в которых о полюсе не говорилось ничего. Бьяаланд же не побоялся выразить свои мысли:
Мы теперь можем лежать и смотреть в сторону полюса [написал он в дневнике]. Я слышу, как вращается земная ось, но завтра мы смажем её. Воодушевление велико. Увидим ли мы английский флаг — упаси нас Бог от такого зрелища, но я в это не верю.
