Со всеми и ни с кем. Книга о нас — последнем поколении, которое помнит жизнь до интернета - Харрис Майкл

Сам Ын часто сравнивает цифровую революцию с подвигом Гутенберга, а это значит, что он верит в неизбежное наступление эры компьютерного просвещения. «Думаю, когда-нибудь нам удастся изменить мир, — убежден он. — Если ребенок из бедной семьи в развивающейся стране пройдет несколько курсов по компьютерным знаниям, к которым прежде он не имел доступа, а затем сможет получить приличную работу, то одним этим мы уже изменим мир». Кто же будет возражать против такого просвещения? Стоит, однако, заметить, что большинство студентов Coursera отнюдь не из развивающихся стран. В настоящее время африканцы составляют 3,6 процента студентов, треть учащихся — из Северной Америки и еще треть — из Европы.

Нил Постман, один из самых активных критиков новых технологий, заявил в журнале Technopoly, что «школа явилась изобретением печатного станка, и устоит она или падет, зависит от того, сохранится ли важность печатного слова». Если рассмат­ривать ситуацию с такой точки зрения, то Coursera и подобные системы — это своего рода проявление необходимости, символ неизбежной перестройки образования, связанной с изменениями в средствах коммуникации. «В течение четырехсот лет школьные учителя были частью монополии на знание, созданной книгопечатанием, — продолжает Постман, — а теперь они становятся свидетелями падения этой монополии». Во времена Тамуса (см. главу 2) письменное слово не считалось символом подлинного знания, а затем оно стало единственной формой его истинности. Может быть, мы сейчас переживаем такой же период мучительной переоценки ценностей?

Монополия на новое знание может показаться абстракцией, если рассматривать ее в исторической перспективе. Прогресс в картографии, например, снабдил людей картами, то есть рисунки заменили живое впечатление от ландшафтов. Механические часы разделили лениво текшее «естественное время» на строго отмеренные части, поэтому звон колокола ближайшей церкви стал влиять на повседневную деятельность больше, чем биологические ритмы организма56. Возможно, мир, становясь все больше и производительнее, одновременно превращается в обедненную копию мира прежнего, так как отвергает непосредственный опыт, а следовательно, и концепцию реальности, которая имела собственную ценность. Мы видим больше, но наше зрение затуманено, мы чувствуем больше предметов, но наши ощущения притупились. Маршалл Маклюэн считает, что всякий раз, когда мы при помощи технологии усиливаем наше природное восприя­тие чувственного опыта, мы одновременно отдаляемся от него. (Одна моя знакомая видела самолеты, врезавшиеся во Всемирный торговый центр, по телевизору, находясь у себя дома на другом конце континента, и подумала, что это кино.)

* * *

На наши глаза надеты своего рода очки. Мы прекрасно это чувствуем. Мы расширили свои знания о мире, нам стали доступны люди и места, недостижимые прежде. Но вещи, которые мы приобрели, утратили при этом свою подлинность. Со мной это случается постоянно. Свадьба моего брата проходила во дворе дома наших родителей, собралось больше ста гостей, они расположились под гирляндами из светящихся бумажных фонариков, натянутых между деревьями. Я на время покинул праздник, чтобы позвонить по телефону и прочитать сообщения, и тут с удивлением обнаружил, что мой друг выслал мне на телефон фотографии с этого самого празднества.

Самая очевидная причина отказа от подлинности — это, конечно, возможность получить доступ к улучшенной версии скучной и тусклой реальности. Почувствуйте прелесть «очков “Гугла”»57, выпущенных в 2013 году, которые обещают нам именно это — улучшенную реальность. Этот портативный компьютер представляет собой шлем (весьма нелепый и отчасти футу­ристический), на котором установлена миниатюрная видео­камера и экран. Управляется устройство при помощи голосовых команд. Можно приказать ему сфотографировать то, что мы в данный момент видим, или просмотреть в архиве Google старые фотографии Халка Хогана58, чтобы иметь возможность сравнить его прическу с прической парня, сидящего рядом в вагоне метро. Сайт компании приветливо улыбается: «Приглашаем в мир за стек­лами очков». То есть приглашаем в улучшенный (читай, неподлин­ный) мир.

Все вы помните, что Изумрудный город в «Волшебнике Оз» на самом деле вовсе не был изумрудным. Да, в голливудской версии Джуди Гарленд и ее компания бродят по сверкающему роскошному городу. Однако в книге Фрэнка Баума и Дороти, и ее друзей уговаривают перед заходом в город надеть «защитные очки», чтобы не ослепнуть от невероятного блеска. Только много позже они узнают, что именно зеленые стекла очков придают всему окружающему сказочный вид. Изумрудный город (так же как и волшебник за кулисами) — это обман. «Но разве здесь не все зеленое?» — спрашивает Дороти. «Не более чем во всех других городах, — отвечает Оз. — Но местные жители так долго носили зеленые очки, что большинство думают, будто это и в самом деле Изумрудный город».

Когда мы надеваем зеленые очки, чтобы приукрасить реальность, мы всегда попадаем под влияние авторитетной власти и лишаемся части собственного зрения.

Время, которое мы проводим за экраном, наше увлечение цифровым миром могут стать катастрофическими для понимания подлинности, да и как иначе? Парадокс: нас не покидает желание иметь в руках весь мир, но оно же удерживает нас на расстоянии вытянутой руки от реальности. Coursera.org доставляет лучших преподавателей мира к вам на дом, но одновременно превращает процесс обучения в экранный интерфейс. Мобильный телефон в руках ребенка позволяет быть все время на связи с подружками, но формирует у него уверенность, будто обмен текстовыми сообщениями — это и есть задушевное общение.

Когда в 1936 году Уолтер Бенджамин размышлял о появлении механического воспроизведения, он удивлялся сверхъестественным изменениям, при которых «собор покидает свое место и появляется в кабинете любителя искусств», «хорал, который должен потрясать слушателей в соборе или на улице, можно послушать в комнате». Побывав в кинотеатре, где, всем на удивление, образы заговорили, Бенджамин пришел к выводу, что в кинематографе созерцание красоты превратилось в легкодоступное переживание, а сама красота лишилась «ауры», «подлинности». Бенджамин писал: «Подлинность вещи — это квинтэссенция всего в ее сотворении, что может быть передано потомкам — от физической долговечности до исторических свидетельств, которые она в себе заключает». Что за странная озабоченность какими-то историческими свидетельствами, можем мы подумать. Действительно, весьма старомодно думать, будто человек (или вещь) становится душевно богаче, если был в какой-то единственный и неповторимый момент в каком-то единственном и неповторимом месте. Бенджамин даже беспокоился за актеров, которых он видел на экране, полагая, что «впервые... человек поставлен в положение, когда, представляя действо во всей своей цельности, он лишается своей ауры. Аура присутствует с нами здесь и сейчас, у нее не бывает копий». Эта тревога почти уничтожена YouTube и ему подобными сайтами, мы отучились заботиться о подлинности вещей, когда цифровые копии дают нам безжизненное, лишенное ауры представление о контенте. Такое старомодное попечительство о подлинности, «ауре» требует уединенных размышлений, а этого нам очень недостает. Вывод такой: без возможности побыть наедине с собой мы рискуем настолько поглупеть, что поверим, будто вещи (письмо от любимой, живое исполнение песни, человеческое лицо) значат меньше, чем цифровые образы. De Beers59 накапливает и прячет свои алмазы, чтобы создать их дефицит, увеличивая тем самым эксклюзивность. Возможно, настало время искусственно создавать дефицит общения, взаимодействий, отношений и вещей, которые мы потребляем. В противном случае вся наша жизнь рискует пройти, образно говоря, под треск морзянки, заглушающей невыносимым стрекотом истинные ценности.

* * *

Я часто чувствую себя так, словно подлинность начинает быть неустойчивой. В зависимости от того, с человеком какого возраста я разговариваю, мое ощущение подлинности и реальности сильно колеблется. Мое собственное представление о подлинности хлюпает в болоте заурядной середины. Возможно, это означает, что я сам в меньшей степени настоящий, чем родившиеся раньше или позже меня. Я оспариваю обе аутентичности. Для меня и моих сверстников все, что происходит вокруг, — это путаница, какой-то двусмысленный туман, хотя мы нечасто признаемся в этом. Мы ищем объяснение наших недомоганий на сайте клиники Майо, но лечимся средствами народной медицины. Мы отказываемся подчиняться церковным заповедям, но нас не покидает стремление к духовности и мы читаем Экхарта Толле60. Большую часть года мы рабски служим нашим мобильным телефонам, а потом летим в пустыню и там предаемся необузданному разгулу на фестивале «Горящий человек»61. Один мой друг, особенно пристрастившийся к телефону, раз в месяц ходит в передвижную сауну, оборудованную в кузове грузовика. Он раздевается донага и сидит несколько часов в жаре вместе с несколькими такими же мужчинами и женщинами. Они беседуют о смысле жизни, а потом он снова одевается, берется за свой телефон, то есть возвращается к привычной цифровой жизни. Я же нахожусь в том состоянии, когда не могу назвать одно переживание подлинным, а другое неподлинным. Мы учимся воспринимать оба мира как реальные, понимать истоки и ауру вещей, которые таинственным образом падают на нас с неба.