Социальное прогнозирование - Бестужев-Лада Игорь Васильевич (книги без регистрации .txt) 📗

Никому не приходит в голову отрывать преподавательскую ра­боту от исследовательской. Ибо ученый без своей школы – науч­ный кастрат. А преподаватель без связи с наукой всего лишь плохой «репродуктор». Никому не приходит в голову и отрывать фунда­ментальные исследования от прикладных, а те, в свою очередь, – от опытно-практических разработок на их основе. Ибо в науке очень затруднителен формальный контроль за количеством и качеством научной продукции (можно нагромоздить ради отчета гору ненуж­ного или, как оказывается много позднее, гору вздорного). Важен только конечный результат в виде готовых знаний, имеющих хотя бы в перспективе практическое значение. Если же процесс разорвать, то фундаментальные исследования становятся бесплодной пожиз­ненной синекурой, прикладные сводятся к сплошному «научному прикрытию» политики начальства, обычно не имеющей ничего общего с наукой, а разработки и вовсе погрязают в рутине, оторванной от науки.

В качестве почетного члена Всемирной федерации исследований будущего и со-президента комитета исследований будущего Международной социологической ассоциации я имел обширные научные контакты с коллегами многих стран мира, побывал у многих из них, десятки из них являются моими добрыми знакомыми, нескольких считаю давними друзьями. В беседах со мною ни один не оценил социальную организацию науки в своей стране как безупречную – у всех нашлись серьезные критические замечания. Точно так же ни один из них не является восторженным поклонником своего правительства – обычный скепсис каждого настоящего ученого. Но если бы эти люди узнали, что произошло с наукой в Советском Союзе, – они признали бы организацию науки в своей стране идеальной, а свое правительство – гениальным.

Наука всегда была для всех фанатиков-авантюристов мира не формой общественного сознания и не производством новых знаний, а всего лишь инструментом для укрепления своего господства. Впрочем, это относится не только к науке – к любой другой форме общественного сознания. Не составляли исключения из это­го правила фанатики-авантюристы, пришедшие к власти в России, фашистской Германии и Италии, на Кубе, в Ираке, Северной Корее, других странах мира.

Перед Сталиным, когда он к 1927 г. стал единоличным дик­татором, встали две задачи: 1) привлечь в науку, подорванную Гражданской войной и разрухой после нее, достаточное количе­ство людского персонала; 2) полностью подчинить ученых сво­ему диктату, сделать их слепыми орудиями укрепления его все­властия.

Надо сказать, что обе задачи были решены блестяще, трагичес­кие последствия чего мы ощущаем до сих пор. Прежде всего, Ста­лин столкнулся с крайней скудостью кадрового потенциала, низким социальным престижем науки и нежеланием талантливой молоде­жи идти в науку.

В царской России насчитывалось всего чуть более 14 тыс. уче­ных. Из них подавляющее большинство – простые «репродукто­ры» на лекциях и семинарах в университетах. Собственно исследо­вателей было всего несколько сот человек – мы знаем сегодня по­чти всех их по именам. В ходе Гражданской войны многие были убиты, погибли от голода или болезней, эмигрировали или были изгнаны из страны, другие полностью деморализованы и отошли от научной деятельности. Как обеспечить приток в науку свежих сил? Не забудем, что сравнительный престиж профессий выглядел тогда совершенно иначе, чем сегодня. Мы, школьники 30-х годов, почти поголовно бредили военными профессиями – для многих они были престижнее даже артистической карьеры. Карьера ученого занима­ла на этой «лестнице» одно из последних мест. Мы знали только двух из них – рассеянного географа Паганеля, героя популярного в те годы кинофильма «Дети капитана Гранта» (по Жюлю Верну), и ака­демика Шмидта, да и то не как ученого, а как героя полярной экспе­диции на пароходе «Челюскин».

И не в 1930 г., а даже в 1950 г., когда я, выпускник самого престиж­ного в стране Института международных отношений, отчаявшись поступить офицером в армию (ее тогда как раз сокращали), посту­пил в аспирантуру Института истории АН СССР, на меня обрушился град презрительных насмешек. Наиболее удачливые пошли в дипло­матию, референтами в ЦК КПСС или в Совет Министров (для меня эта дорога была изначально закрыта, т.к. я был социально ущербен: мой отец и отец моей жены подвергались репрессиям, а это «черное пятно» автоматически означало дискриминацию). Наименее удач­ливые – корреспондентами в газеты и на радио. Но чтобы в науку? Это было хуже худшего.

Сталин сделал гениальный (для себя лично) ход.

Во-первых, он разгородил единую по своему характеру науку непроходимой стеной на академическую (самую пре­стижную и высокооплачиваемую), университетскую и отрас­левую (с наиболее многочисленным персоналом: при отдельных министерствах). В академиях были сосредоточены фундаменталь­ные, отчасти прикладные исследования и отчасти подготовка науч­ных кадров. В университетах наука была низведена на чисто вспомо­гательную роль дополнительного способа подготовки научных кад­ров: надо было готовить миллионы дипломированных специалис­тов, учебная и методическая нагрузка профессуры возросла до стольких часов в год, что собственно научная работа практически исключалась. Перед отраслевой наукой была поставлена задача воз­можно быстрее и дешевле доводить до массового производства опыт­ные образцы (обычно пиратски «заимствованные» из-за рубежа, поскольку авторитета патентов, лицензий, вообще авторского права советская практика, как известно, не признавала), так что собственно наукой тут тоже не пахло.

Во-вторых, он установил иерархию научных чинов, полностью скопированную с военной. В науке появились свои сер­жанты – лаборанты трех разрядов, лейтенанты – младшие научные сотрудники без ученой степени тоже трех разрядов, капитаны – младшие научные сотрудники со степенью кан­дидата наук, майоры – старшие научные сотрудники с той же степенью, подполковник, полковник – доктор наук он же, но еще и со званием профессора, генерал-майоры – члены-корреспонденты так называемых «малых академий» (респуб­ликанских и отраслевых – медицинских, педагогических, сель­скохозяйственных наук и др.), генерал-лейтенанты – члены-корреспонденты «Большой академии» – Академии наук CCCP, генерал-полковники – действительные члены «малых Академий», наконец, четырехзвездные генералы армии – ака­демики «Большой академии».

В Вооруженных Силах СССР, как и сегодня в России, положение младших офицеров (лейтенанты, капитаны) отличается от положения унтер-офицеров (сержанты) и тем более сол­дат, как небо от земли: все три категории питаются отдельно и, понятно, по-разному; одеваются тоже по-разному; наконец, солдаты обязаны безропотно прислуживать сержантам, а те – офицерам. В свою очередь, положение старших офицеров (май­оры, полковники) точно так же отличается от младших, а ге­нерал для остальных – вообще царь и бог, с практически без­наказанным диким произволом, вплоть до строительства себе дачи за казенный счет силами солдат.

Такие же порядки со временем установились в науке. Зва­ние и должность младшего научного сотрудника даже без уче­ной степени автоматически давали зарплату, вдвое превышав­шую среднюю зарплату квалифицированного рабочего. Но за это он обязан безропотно выполнять все поручения «старше­го» – вплоть до писания текстов под фамилией последнего. Кандидатская степень автоматически удваивала зарплату, докторская – удваивала еще раз. Звание академика удваива­ло еще раз. При этом привилегии последнего уравнивались с генеральскими: ему автоматически предоставлялась огром­ная квартира, столь же огромная дача (практически то и дру­гое – в частную собственность с передачей по наследству), служебная автомашина с шофером, другая, похуже, – для жены, возможность приобретать продукты и одежду в «спец­магазине» по льготным ценам, наконец, верх почестей – обя­зательная статья в энциклопедии (с фотографией – для дей­ствительного члена «Большой академии», без – для члена-корреспондента) и гарантированное место на «спецкладбище» с похоронами за государственный счет.