Прошлые жизни детей. Как воспоминания о прошлых жизнях влияют на вашего ребенка - Боумэн Кэрол (книга жизни .TXT) 📗
Я свернулась на кушетке и обхватила колени руками. У меня засосало в животе. Мне приходилось выдавливать из себя слова, чтобы рассказать, что произошло потом. «Я вижу двух своих детей – маленькую девочку около двух лет и мальчика лет шести. Мы стоим вместе с другими людьми на мостовой. На мне светло-коричневое пальто. Позади нас находится высокая каменная стена. Моего мужа нет с нами. Я не знаю, куда он исчез. Они увели его. Немцы окружают нас со всех сторон. Мне страшно за себя и за своих детей».
Я начинаю плакать, рассказывая Норману о том, что вижу. Печаль волнами захлестывает меня. Мне холодно. Положение ухудшается.
«Мы стоим возле поезда. Вокруг солдаты и собаки – немецкие овчарки. Я держу маленькую дочь на руках, а сын стоит рядом и держится за мою свободную руку. Мысли путаются. Отовсюду раздаются крики. Никто не понимает, что происходит».
Я ощущаю, что происходит что-то ужасное за пределами той картины, которая стоит у меня перед глазами. Я снова начинаю плакать. Норман говорит: «Продолжайте». Но я начинаю рыдать еще надрывнее, не в состоянии ничего сказать. Однако я находилась в достаточно полном сознании, чтобы попросить Нормана дать мне бумажные салфетки, чтобы вытереть нос и глаза.
Мое тело свело от страха, и я не хотела допускать появления следующей сцены перед моим взором. Выждав, когда я выплачусь, Норман снова настоял, чтобы я продолжала.
«Я в лагере. Вокруг все серое. Я хожу отупевшая. Я не понимаю, что происходит. Я не знаю, что случилось с моими детьми и мужем. Моей семьи нет. Моей музыки нет. Мой дух сломлен. Я больше не живу. Теперь я взлетела. Я смотрю сверху вниз на обледенелую комнату с бетонными стенами. Я вижу себя лежащей на куче мертвых, неестественно изогнутых тел. Меня отравили в газовой камере».
Последние картины я описывала сухим, неэмоциональным тоном. Затем образы исчезают. «Какая потеря, – единственное, что я могу сказать напоследок. – Какая потеря».
Норман, видя, что с меня достаточно, завершил сеанс предложением возвратиться в настоящее, запомнив все, что я пережила. Убедившись в том, что я полностью возвратилась в свое тело, он поговорил еще недолго и попрощался.
Я лежала на кушетке еще несколько минут, не в силах ни о чем думать. Я была совершенно опустошена от пережитых эмоций и плача. Меня необычайно растрогали эти воспоминания, особенно те, которые относились к женщине, погибшей вместе со своей семьей во время немецкой оккупации. Я осознала, что носила тень горя этой женщины всю свою жизнь. Какое облегчение я испытала, освободившись от этого образа! Мне стало легче и светлее на душе.
Я вышла во двор и присела на крыльце. С того момента, как Норман постучал в мою дверь, прошло около трех часов, и день был в полном расцвете. Солнце стояло высоко в небе, и его лучи казались теплыми, но октябрьский воздух был прохладным и освежающим. Я думала о своей регрессии, о жизнях, оставшихся за спиной, и о новых жизнях, которые еще должны прийти. Я ощутила в полной мере, сколь счастлива я, что живу в этом теле в этот момент на Земле.
Усваивая уроки регрессий, я осознала, что воспоминания из прошлых жизней придают новое измерение моей настоящей жизни. Туманные образы из прошлых жизней, преследовавшие меня до сегодняшнего дня, сгустились и стали вполне зримыми и осязаемыми осознанными воспоминаниями. Мое представление о том, что во мне живет нечто большее, чем опыт этой жизни, подтвердилось. Теперь я знала наверняка, что какая-то часть меня пережила смерть и сделает это же в будущем. Моя вера в перевоплощения и бессмертие души превратилась из умозрительной идеи в обыденную реальность. Это подтверждение позволило мне чувствовать себя духовно здоровой и счастливой.
Через две недели после регрессии с Норманом мой отец скончался в больнице в результате банальной операции. Это стало испытанием для моего нового понимания жизни и смерти. Его внезапная смерть была ударом для всех нас. Я тут же вылетела в Нью-Йорк, а Стив с детьми отправились на следующий день туда на машине.
Я стояла возле могилы и слушала, как раввин читал из Екклезиаста: «Всему свое время и все имеет свою цель под небесами». Я думала о своих собственных похоронах и смертях, которые я видела во время регрессий, о том, как я парила над своим телом. Я спрашивала себя: «Может ли отец видеть нас сейчас? Где он? Что он сейчас чувствует?» Внезапно волоски на моих руках словно наэлектризовались, я ощутила волну энергии, прокатившуюся по всему телу. Я ощутила, что он присутствует на кладбище, и в голову пришли слова из «Тибетской Книги Мертвых», которую следовало читать человеку, лежащему на смертном одре: «О, благороднорожденный... сейчас ты переживешь Сияние и Ясный свет Чистой Реальности. Узнай его». Я представила, что мой отец слышит эти слова, и поняла, что они означают.
Затем произошло что-то странное. В тот момент, когда опускали в могилу гроб отца, с головы моего брата слетела ермолка и упала в промежуток, образовавшийся между гробом и земляной стенкой могилы. Не было никакого ветра, чтобы объяснить происшествие. Мы с удивлением переглянулись. Во взгляде каждого читался один и тот же вопрос: «Что это было?» Мы со Стивом безмолвно взглянули друг другу в глаза. Был ли это знак от отца? Кое-кто верил, что это был знак.
В последующие месяцы, когда я мыла посуду, складывала белье, чтобы отправить его в прачечную, или возила детей по городу, образы из прошлых жизней проплывали перед моим мысленным взором. Новое понимание приходило в виде озарений и подтверждало мое представление о том, как увиденные мною прошлые жизни соотносились с моей нынешней жизнью.
В свете этого нового понимания сцены и образы моего раннего детства стали приобретать больший смысл. Моя любовь к музыке и фортепьяно, история истребления евреев нацистами, которая одновременно страшила меня и завораживала, болезнь легких, которая столь долго не отпускала меня, – все это получило объяснение. Детские игры также получили иную окраску: мои подруги и я часто прятались под лестницей в подвале, притворяясь, что мы скрываемся от нацистов. И не странным ли было то, что мы, дети, любили брать с собой консервы, притворяясь, что боимся умереть с голоду? Когда я задумываюсь об этом сейчас, связь кажется очевидной.
Наконец-то я поняла иную загадку из моего детства. Меня долгое время преследовало повторяющееся сновидение, где женщина с каштановыми волосами средней длины, одетая в светло-коричневое пальто и черную шляпку, шла по бульвару, за которым возвышалась каменная стена. Образ был столь ярким и живым, что я не могла забыть его. Я когда-то думала, что должна стать этой молодой женщиной, когда вырасту.
Этот сон повторялся многие годы и всегда был одинаков. Но когда я видела его в последний раз, за несколько недель до встречи с Норманом, что-то изменилось в нем. В тот раз я знала, что была этой женщиной. Снова во сне я видела, как иду по бульвару, точно тем же путем, но сон не прервался на обычном месте, и я подошла к нарядному дому с большим квадратным двором. Видение было графически-точным и завершенным. Я могла бы нарисовать диаграмму этого дома на следующий день. Я вошла в темную комнату в правом крыле дома. Потолок комнаты был высоким, у стен стояла массивная антикварная мебель, а окна были закрыты тяжелыми портьерами, не пропускающими солнечный свет. Я отчетливо помню патину богатых деревянных панелей.
Я подошла к трем мужчинам, одетым в военную форму. Один из них сидел за столом, тогда как двое других стояли по обе стороны от него. Я обратилась к сидящему, вежливо спросив его о местонахождении моего мужа. За вопросом последовало молчание – они вели себя так, словно меня не было в комнате. В отчаянии я ударила кулаком по столу и закричала на них по-немецки – язык, которого я не знаю в этой жизни. Они презрительно засмеялись и выставили меня за порог, употребив грубую силу. Я ушла, униженная и испуганная. Я думала: «Как я смогу сама растить детей?» Мои плечи были опущены и голова склонилась вниз.
