Наука быть живым. Диалоги между терапевтом и пациентами в гуманистической терапии - Бьюдженталь Джеймс

27 августа

Теперь пришло время, когда Лоренс переживал частые смены настроения. Иногда он бывал восхищен новым чувством собственной идентичности, не связанной с тем, что он делал и хорошо ли он это делал. В другое время это понимание казалось ему бессмысленным, как и многие пустые слова. Иногда он приближался к прежнему переживанию страха небытия, но снова наступали периоды, когда он был спокоен и уверен, бессознательно выражая свое бытие в действии. Постепенно появился новый элемент, вспышки которого мы наблюдали и раньше, — давно похороненный гнев. Лоренс стал более раздражительным, менее сдержанным, менее цивилизованным деловым человеком.

— Извините за опоздание, — сказал он, торопливо войдя в мой кабинет, бросив пиджак на стул, ослабив галстук и присев на край кушетки. — Какой-то сукин сын спал всю дорогу на бульваре Санта Моника, где разрыли улицу. Черт! Я готов был врезаться в него. Я сигналил пару раз, но, думаю, что он после этого поехал еще медленнее. Наверное, я слишком поздно вышел из офиса, но этот чертов придурок, задержавший меня, оказался последней каплей. — Он остановился; казалось, первая вспышка прошла.

— Видимо, вы часто сердитесь в эти дни.

— Да. Хм-м. — Его голос стал другим, он обращался не столько ко мне, сколько к своим внутренним размышлениям. Он лег. — Да. Правда, Джим, я чувствую себя немного напуганным тем, с какой яростью я набросился на этого беднягу — медлительного водителя. Думая об этом теперь, я понимаю, что использовал его — так же, как и мою семью, и мою секретаршу — чтобы узаконить вспышки своего гнева. Я слоняюсь туда-сюда, задираясь ко всем и каждому. Я просто хочу, чтобы кто-то что-то натворил, и я бы устроил разгон, но…

— Но?

— Но мне не кажется при этом, что я взбесился. Хм-м. Это больше похоже на то, как будто что-то во мне хочет выйти, что-то, что было спрятано так долго, что я не знаю, что это и что оно будет делать, когда выйдет на свет.

Слова Лоренса были вполне разумными, но я ощутил напряжение между лопатками. В каком-то смысле я приготовился к неожиданностям с его стороны.

— Я имею в виду, что на самом деле я, кажется, озабочен этим чувством. — Казалось, он не был уверен в том, что хочет сказать.

— Вы не знаете, насколько серьезно можно принимать это чувство дикого зверя внутри тебя, Ла… Лоренс.

Что? Я чуть не сказал «Ларри».

— Думаю, лучше принять это всерьез. Я имею в виду, что действительно хотел раздавить сегодня этого парня, и я знаю, что мне нужно следить за тем, как я разговариваю с женой и детьми. В последнее время я постоянно огрызаюсь или кричу на них.

— Кажется, сейчас вы довольно равнодушно говорите об этом.

— Вероятно, да, но… — Он остановился, и когда заговорил снова, его голос уже не казался спокойным. В его тоне слышались напряжение и опасение, которые снова вызвали у меня дискомфорт. — Это старая история, Джим. Я рассказывал вам о своем гневе, но скрывал его подлинную силу и то, насколько я стал бояться совершить нечто такое, о чем впоследствии буду жалеть. — Он снова остановился. Его напряженность стала еще более заметной. — Но дело в том, что я не уверен, что хочу и дальше прятать в себе эти дикие чувства. Я вынужден напоминать себе о том, что может случиться…

— Что может случиться, Лар… Лоренс? — мягко спросил я. Опять чуть не сказал «Ларри». Мое напряжение росло, и я представил себе, как он из последних сил пытается удержать дверь закрытой, а она медленно открывается под действием неконтролируемой и мощной силы. Мне были знакомы эти чувства. Я много лет подавлял свой собственный гнев.

— О, не знаю, я мог бы в самом деле ударить кого-нибудь или разбить что-нибудь.

— Вы сейчас убегаете от своих чувств. Они, должно быть, слишком пугают вас, чтобы взглянуть на них прямо.

— Возможно. Хм-м-м. Я знаю, что не хочу чувствовать, как они растут внутри меня, и не знаю, что с ними делать. — Он помолчал несколько секунд. — Забавно. Не знаю, каким образом, но внезапно я стал думать о том лете, когда мне было семнадцать. — Его голос стал менее напряженным, и я расслабился, хотя и знал, что надвигающаяся гроза еще не прошла. Лоренс продолжал задумчиво. — Я получил работу консультанта в детском лагере. Это должно было быть замечательное лето. Я ждал его с нетерпением, и потом по какой-то причине не поехал, это было большим разочарованием, — закончил он неожиданно слабым и упавшим голосом.

— Что случилось, Ла… Лоренс? — снова я начал называть его уменьшительным именем «Ларри», которое было так неуместно по отношению к этому человеку.

— Я сейчас не помню. Хм-м. Кажется, всегда находились причины для того, чтобы все складывалось не так, как я хотел. — Он беспокойно заерзал на кушетке. — Пожалуй, я сяду, хорошо? — Он спустил ноги на пол.

— Почему ты не поехал в лагерь, Ларри? — ну вот, имя вырвалось; к моему удивлению, он, казалось, не заметил этого. Интуиция подсказывала мне, что его беспокойство означает желание уйти от чего-то неприятного.

— А, это. Я не знаю, Джим. Это неважно. Так случалось не раз. Я уверен, что предки думали, что у них веские причины. Они всегда были такие рассудительные.

— Вы и сами сейчас довольно рассудительны, но, кажется, не можете ни на чем сосредоточиться. — Я решил оставить вопрос о летнем лагере и уделить внимание внезапному падению его интереса.

— Ну да, вероятно. Подождите минуту, позвольте мне просто прислушаться к себе, хорошо? — Он замолчал на минуту, запрокинул голову и, казалось, отключился. Его поведение напомнило мне те месяцы, когда он пытался прийти к внутреннему осознанию, но ограничивался лишь смутными общими фразами о себе. Ларри проделал большой путь, и я был доволен нашей совместной работой.

— Ничего, — сообщил он. — Кажется, что я — чистый лист. Не чувствую ни радости, ни огорчения, ничего абсолютно. Когда я думаю о чем-то, мне вспоминаются только события двадцати-тридцатиминутной давности, например, мой поход в обувную мастерскую или то, что вы назвали меня «Ларри». (Он заметил, я должен был догадаться.) Звучит забавно, меня не называли так много лет.

— Ларри — ты и правда больше похож на Ларри в эти дни — я не понимаю, что происходит, но, думаю, на каком-то уровне ты отгородился от своих чувств. Просто огромный контраст между тем напряжением, которое ты испытывал несколько минут назад, и теперешней опустошенностью.

— Возможно, так, но… — Пауза. — Я не знаю. Просто я чувствую себя каким-то запутавшимся и отрешенным. — Он бессознательно поправил рукой подушку. — Я даже не могу точно припомнить, о чем мы говорили.

— Ты по-прежнему очень рассудителен, но настолько отделен от того, что происходит у тебя внутри, что я не верю, что ты в самом деле открыт для большей эмоциональной вовлеченности.

— Да, возможно. Ну, посмотрим… — Опять молчание. Я мог почувствовать каждый незначительный поворот в нем по направлению к большей внутренней открытости.

— Главное, я осознаю: какое-то отдаленное напряжение, как будто приближение грозы на горизонте. Я боюсь ее — так же, как боялся своих страхов. Ну и ну! Я и не знал об этом. Да, это такое же зловещее предчувствие. — Пауза. — Я и правда научился бояться того, что происходит внутри меня, да? Я чувствую, словно что-то однажды появится оттуда и разрушит меня. Сначала страх небытия, теперь гнев, который хочет уничтожить все вокруг. Хм-м. Джим, я действительно чувствую, что он растет во мне сейчас, и я вовсе не уверен, что хочу рискнуть дать ему волю.

— Он так силен, что ты не знаешь, сможешь ли ты управлять собой, верно? — Я чувствовал, как легкие изменения в атмосфере, все перемены во внутреннем переживании Ларри. Я наблюдал легкое напряжение его мышц, когда он более неподвижно сидел на кушетке, и изменение его дыхания, которое стало короче и несколько чаще. Возможно, я заметил и другие сигналы. Он снова поправлял наволочку на подушке, тщательно расправляя ее и с особой точностью пригоняя друг к другу уголки.

— Я в смятении. — Звук застрял в горле.