Потерянный и возвращенный мир (История одного ранения) - Лурия Александр Романович (бесплатные книги онлайн без регистрации .txt) 📗
И слушая то, что ему говорят, включив радиопередачу, пытаясь разобраться в содержании целого рассказа, он оказывается в частоколе отдельных образов, несвязанных друг с другом, разбитых на куски, требующих расшифровки и так и остающихся нерасшифрованными...
"Когда я слушаю хотя бы короткую речь даже своей матери, я не успеваю схватить и понять в речи что-то главное. Я хватаюсь за первое или за последнее слово и пробую осознать это слово, забывая про все остальные слова...
Вот я сижу в зале, слушаю рассказы и постановки приезжих артистов. Вот рассказчик рассказывает что-то, все смеются чему-то. Я тоже смеюсь, глядя, что все смеются, хотя я совсем ничего не понял, что говорил рассказчик, я только тогда искренне засмеялся, когда артист закачался и упал, представляя себя пьяным. А так я не в силах в речах людей схватить сразу то, что они говорят, и не в силах упомнить то, что они говорили в речи словесной...
Когда мне говорят что-нибудь люди или же, например, я слушаю радио, то я большей частью слышу и слушаю разговор, говор людей, радио, но не все могу понять из этих разговоров и не понимаю больше половины. Я большей частью слышу слова, которые представляют собою тоже "белые пятна". Это значит, что из речи людей я успеваю схватывать только несколько слов, и подолгу начинаю осознавать значения этих слов, а как только я осознаю значения одного, двух, трех слов, остальные слова исчезают бесследно в потоках речи.
Вот, например, я слышу слово "катастрофа", и я начинаю переспрашивать человека, затем начинаю думать, что же означает это слово "катастрофа", и я думаю над этим словом, думаю... и вдруг я вспоминаю значение этого слова, а именно — поезд свалился под откос. А пока я вспоминал значение слова "катастрофа", прошло тоже определенное время.
Это стало обычным явлением в моей поврежденной памяти...
Когда я слушаю радиопередачу, мне кажется, что я понимаю, что говорится в передаче, только все быстро забывается из передачи прямо на ходу. Но когда станешь обращать внимание на переданное слово, то оказывается, что я не припомню назначение данного слова или долго вспоминаю, что оно значит, или вовсе забыл (или начинаю забывать) назначение данного слова. Конечно, слушать радиопередачу легче и покойнее, нежели читать книгу по буквам, по слогам с раздраженным зрением. Зато при слушании радио я не в силах остановить его, чтобы подумать о том, о сем. И от слушания радиопередачи после ранения у меня ничего не остается в памяти. При чтении же газеты, книги я могу остановиться, перечитывать те или другие слова, фразы, понятия. И от чтения тоже быстро все забывается, но все же что-то важное и общее из прочитанного некоторое время удерживается в памяти лучше, чем при слушании радиопередачи. Но зато само чтение становится все мучительнее для меня год от года".
Вот ему несколько раз читается отрывок, в котором нарочно нагромождены сложные соотношения вещей: "Справа и слева от дома росли высокие деревья редкого вида с большими плодами, скрытыми под листьями и похожими на еловые шишки. Повсюду были развешаны фонарики, изготовленные из цветной бумаги в виде веселых рожиц со ртами до ушей, отражающиеся в пруду, по которому плавали четыре белых лебедя".
Что у него остается после первого, второго, третьего чтения?
Частокол слов и образов, разорванные куски фраз. Что-то про деревья, что-то про лебедей, что-то про зеркало. Отрывок читается снова и снова, а разобщенные куски не выстраиваются в стройную систему, отрывок так и не превращается в стройное целое, над отрывком приходится вести упорную работу, как будто перед ним лежит клинопись, значение каждого элемента которой, подумав, можно установить, но весь текст остается неясным и требует длительной расшифровки.
"Нет... не уловлю ничего... тут что-то говорится о том... Это... сейчас... трудно сказать... про фонарики... и про лебедя в пруду... и слева и справа... вроде леса... лебеди... и фонарики...
Тут... слева и справа... имеются... эти... деревья... и плоды... и еще фонарики... и плавающие лебеди... и дом... и возле этого дома... фруктовые деревья... они напоминают еловые шишки... и еще... фонарики... и еще пруд... и плавающие лебеди... и около них рожицы... ну... фонарики... а между фонариков... цветные бумажки... нет не пойму!".
Это действительно частокол нерасшифрованных образов. Он пытается посещать кружки, он пробует учиться. Но и тут перед ним возникают непреодолимые трудности.
"Я слушаю речь учительницы, и мне кажутся понятны ее слова, вернее, они мне кажутся знакомыми, но когда начинаешь вслушиваться в каждое слово и даже останавливаться на отдельном слове, то я не припомню смысл слова, его образ... А речь идет, слова бегут, бегут и исчезают куда-то на ходу из памяти, и их не припомнишь ни за что. А вот О. П. подходит ко мне и спрашивает, что мы делали на прошлом занятии. Я долго молчу. Несколько дней я читал эту главу, кое-что записал наиболее важное из этой главы и вчера прочитал свою запись по этой главе. А вот сейчас надо бы пробежать глазами свою запись, а вот прочесть свои слова, свое же написанное мне очень тяжело (а чужой почерк и вовсе плохо понимаю), так как я читаю буквы очень медленно и уж, конечно, пробежать свою же запись мне невозможно, тем более, что руководитель кружка спрашивает и ждет от меня ответа. Наконец, я вспомнил что-то из вчерашнего и начал говорить что-то общее несколькими словами. Но мысль я так и не мог передать".
И конечно, все это не ограничивается трудностями понимания. Ему тяжело, нет, просто невозможно, не только расшифровать плавно текущую речь докладчика и за потоком фраз увидеть их логический смысл; ему не только тяжело слушать чужую связную речь, он неспособен и сам сформулировать мысль, дать связное высказывание. Всплывают отрывочные слова, они роятся как пчелы, перебивают и тормозят друг друга, они забываются на ходу и мысль не превращается в речь, то, что он хочет передать, остается невысказанным.
И он не может пойти в учреждение, сформулировать просьбу, не может выступить па кружке, задать вопрос, рассказать хотя бы совсем кратко то, что ему так хочется передать.
"Когда я пытаюсь обращаться в какое-нибудь учреждение по какому-нибудь вопросу, то я целый день только и думаю, что и как я это скажу. Я долго боюсь заходить в кабинет из боязни, что не вспомню нужное слово, или пару, или тройку слов для беседы, так как слова, нужные для моей мысли, быстро, на ходу забываются, и я жду нужных слов, которые то появятся, то исчезнут...
А пока я перебирал слова, нужные для моей речи, еще в коридоре, в комнате же начальника я забывал все эти слова. Начальник смотрит на меня и спрашивает: "Что тебе нужно?" А я, как нарочно, не могу припомнить, что я хотел говорить, все слова разбежались из памяти. И с головой что-то стало нехорошо — ничего не вспомню...
Я пришел в клуб. Слушаю лекцию. По окончании лектор просит задавать вопросы. Я тоже решаюсь задать вопрос. В это время я чувствовал себя более нормальным, то есть голова болела и шумела слабее. Лектор просит меня назвать вопрос. Я слышу это, но почему-то не могу говорить, не могу сказать ни одного слова, ни одной буквы и моя речь словно захлопнулась, закрылась на какой-то непонятный ключ. Весь зал смотрит на меня, ждет, что я скажу... и я почему-то не могу ни только говорить, но и не могу произнести ни одного звука, хотя я в этот раз не был взволнован, был спокоен. Видя, что я или забыл, что нужно говорить, или, подумав, что я полупьян, соседи по стульям сказали: "Ну, садись тогда". И я сел на стул. Но лектор, видя, что никто ничего не говорит, снова сказал мне: "Ну, какой вопрос вы хотели задать?".
То же происходит тогда, когда он сам, наедине с собой, когда ему нужно написать то, что он задумал... Но здесь легче, и труднее: легче потому, что то, что он написал на бумаге, остается и к нему можно снова возвратиться; труднее потому, что пока он это делает, мысль исчезает, и он снова должен искать ее.
