Семья и как в ней уцелеть - Скиннер Роберт (библиотека книг .TXT) 📗
Джон. Такой ценой он может справиться со своей потерей. Не так страшно потерять маму, если она не любима.
Робин. Верно. Воссоединение матери и ребенка, пережившего стадию «отчуждения», может оказаться горестным для всей семьи. Ребенок кажется переменившимся, неискренним, эмоционально отдалившимся — по той причине, что его любовь к матери мертва, или, так сказать, заморожена. Из этой стадии его вывести труднее всего.
Джон. Ну, а если он получит хорошую, заслуживающую доверия «суррогатную» мать?
Робин. Ребенок все равно на какое-то время погружается в первую и вторую стадии — «протеста» и «отчаяния», но худшей, третьей, может избежать.
Джон. Ужасно.
Робин. Да, серьезная проблема. К счастью, теперь, когда мы понимаем ситуацию, родителям разрешается чаще навещать маленького ребенка в больнице или даже оставаться с ним во время лечения, так что есть возможность две последние стадии предотвратить.
Джон. Почему не заходит речь об уязвимости ребенка до шести месяцев?
Робин. Вспомните, ребенок до пяти-шести месяцев не осознает мать как целое. Некоторые матери поразятся, но до полугода ребенок практически безболезненно примет «суррогатную» мать, потому что не заметит особой разницы.
Джон. Теперь кое-что понимаю… А раньше не мог взять в толк, как это столетиями из британских младенцев, предоставленных матерями кормилицам, выходили британцы без всякого «привкуса» сиротства. Хорошо, к трем годам, Вы говорили, ребенок уже не так остро реагирует на долгое отсутствие матери. И почему же?
Робин. В два с половиной, в три года ребенок крепче «держит» мать в памяти, фактически семью целиком «носит» в уме. Даже если никого из них нет рядом, ребенок способен понять, что они живы, что он будет с ними.
Джон. О'кей, давайте вернемся к тому, о чем Вы говорили раньше. Я спросил, что происходит, если ребенок не получает эмоциональной поддержки от матери, и Вы обратились к разъяснению Боулби и Робертсонов на этот счет. Впрочем, предполагали, мне показалось, еще ситуацию: мать может и не отлучаться, но тем не менее окажется не способной дать ребенку подлинной… подлинной…
Робин. Заботы, поддержки, материнской любви — называйте, как хотите.
Джон. Так Вы считаете, все без исключения матери любят своих детей?
Робин. Уверен.
Джон. Тогда отчего… не знаю, как и выразиться, отчего же одна мать любит своего ребенка… «правильнее» другой?
Робин. Знаменательно, что Вы запнулись, ведь мы ступаем тут по чрезвычайно зыбкой почве нравственных эмоций. С одной стороны, люди совершенно, кажется, непроизвольно реагируют на плохое, по их представлению, отношение матери к ребенку. Худшим из оскорблений — на любом языке — женщину поносят как мать. С другой стороны, мало кто, кроме самой матери, понимает всю непомерность требований, которые предъявляет к ней ребенок, а часто она вынуждена справляться одна, без посторонней помощи. Однако, случается, что женщина не способна дать ребенку необходимую любовь, не способна на требуемую близость. Но — и я подчеркиваю — страшной ошибкой было бы винить в этом ее.
Джон. Да, Вы говорили, она, возможно, окажется не способной проникнуться чувствами ребенка по той причине, что ее собственное детство было мучительным. Что означает: к ней не смогла «подключиться» ее мать.
Робин. А к ее матери — ее мать, и так вглубь поколений. Это называется «цикл депривации». Вспомните Харлоу и его эксперимент с обезьяньими детенышами.
Джон. Детеныши предпочитали «тряпичную» мамку «проволочной»…
Робин. Да. Харлоу ясно проследил этот цикл депривации. Детеныши, выращенные без матерей, сами становились неполноценными матерями. Обычно или не замечали своих сосунков, не трудились их покормить, часто отталкивали, когда те к ним жались, или даже нападали на малышей, угрожая жизни, так что молодняк приходилось изолировать.
Джон. А те, которые росли с «тряпичными» самками-мамками, — те оказались матерями получше взятых от проволоки или вообще из пустого угла?
Робин. По результатам эксперимента — да. Если мать, не знавшая своей матери, хотя бы росла в играх с себе подобными, ее способность ухаживать за детенышем оказывалась выше.
Джон. О'кей, передышка, во мне информации через край. Дайте-ка попробую переварить. Мы с Вами говорили о переменах: если слишком много перемен за слишком короткий отрезок времени — то мы «свалились». Говорили о том, что нам требуется, чтобы справиться с переменами: «заслон» от всех прочих нагрузок и отдых, ободрение, эмоциональная поддержка. Потом выяснили, какое напряжение испытывают родители новорожденного, а потом попытались представить, какой же поразительной силы поток перемен обрушивается на самого младенца — понятно, почему его требуется всячески оберегать и безмерно любить. Так. Щит и любовь обычно обеспечивает мать — природа позаботилась снабдить нас инстинктом, называемым «привязанностью». Этот инстинкт «привязывает» ребенка с матерью друг к другу. Речь не просто о физическом выживании — ребенок должен получить от матери любовь для того, чтобы расти, становиться мало-помалу более уверенным, более независимым. Так, дальше?..
Робин. Дальше мы выяснили, что человеческий детеныш по-настоящему «привязывается» в пять-шесть месяцев — тогда он способен осознать свою мать и узнавать ее.
Джон. А у животных эта привязанность устанавливается раньше?
Робин. Да. Вспомните Конрада Лоренца [2] и его гусей. Он обнаружил, что гуси вследствие импринтинга привязываются к первому предмету, который видят.
Джон. Помню. Один выводок — только из скорлупок — увидел первым Лоренца. Гусята взяли себе Лоренца мамой.
Робин. А помните, другому выводку на глаза первым попался большой желтый шар? «Реакция следования» вела гусят за ним, пока шар не лопнул, кажется.
Джон. Наверное, жуткое зрелище, когда ваша мать взрывается. Где-то в Германии должен обитать крайне отчужденный гусь… Итак, в возрасте от шести месяцев до двух-трех лет нормальный ребенок очень сильно привязан к матери, и если в этот период он разлучен с матерью, не получает сильнейшей компенсирующей поддержки, ребенку, скорее всего, придется страшно плохо. В случае действительно долгой разлуки с матерью — например, при госпитализации ребенка — он переживает горький опыт, делимый Боулби на три стадии: протест, отчаяние, отчуждение. Кроме того, Вы подчеркивали, что для ребенка не все проходит гладко, даже если мать остается при нем постоянно, она может оказаться не способной наладить с ним общение, то есть «включить» эмпатию, погрузившись в переживания своего детства, а не способна — из-за болезненных воспоминаний. Ребенок ощутит это и, несмотря на все, что получает, будет чувствовать, что любим «не по правилам». Но глупо было бы сваливать вину на мать — возможно, у нее самой детство оказалось тяжелым. Не стоит винить и бабушку, потому что, вероятно, и у бабушки… и у прабабушки… и у прапрабабушки…
Робин. Да, виноватых пусть ищут политики.
Джон. Ладно. Теперь я хотел бы узнать подробнее, что такое эта Ваша «депривация».
Смотрим за ребенком в себе
Робин. Что Вы чувствуете, если ущемлены?
Джон. Если попал «под стресс»?
Робин. Да.
Джон. Ну, прежде всего, чувствую: мышцы напрягаются — особенно плечевые и шейные. Плечи просто к ушам поднимаются! Подбородок делается «стальным», на висках, на лбу напрягаются мышцы.
Робин. А психологическая картина?
Джон. Возмущен. Я чувствую, будто много отдал и ничего не получил взамен. Чувствую себя обиженным, хотя стараюсь не показывать этого. Но скрытое раздражение каким-то образом проступает наружу — вроде бессловесной жалобы. Потом впадаю в легкую паранойю: все против меня, чего еще им всем от меня надо! Я знаю, что это глупо, но рассудок, похоже, не в силах обуздать мои чувства. Я становлюсь Бэзилом Фолти, на какое-то время перенимаю его «повседневный» взгляд на жизнь. И я не нравлюсь себе таким.
