Вглядываясь в солнце. Жизнь без страха смерти - Петренко А. С. (читать книги онлайн регистрации txt) 📗

ГЛАВА 6. ОСОЗНАНИЕ СМЕРТИ: МОИ ВОСПОМИНАНИЯ

Ницше однажды заметил, что если вы хотите понять творчество философа, нужно обратиться к его биографии. [43] То же относится и к психотерапевтам. Общеизвестно, что в большинстве случаев — будь то квантовая физика, экономика, психология или социология, — наблюдатель оказывает влияние на то, что наблюдает. Я уже поделился своими наблюдениями над пациентами, а теперь самое время изменить направление и рассказать, что думаю о смерти лично я, как я пришел к этим мыслям и какое влияние они оказали на мою жизнь.

СВИДАНИЯ СО СМЕРТЬЮ

Насколько я помню, впервые я встретился со смертью во возрасте пяти или шести лет, когда Стрипи, кошка, которая жила в бакалейном магазине моего отца, попала под машину. Глядя на то, как она лежит на тротуаре, а изо рта у нее вытекает тонкая струйка крови, я сунул ей под нос большой кусок гамбургера. Но Стрипи не обратила внимания — ее аппетитом завладела смерть. Когда я понял, что ничего не могу для нее сделать, меня охватило леденящее душу бессилие. Не помню, чтобы я сделал из этого очевидный вывод: если все живые существа умирают, значит, умру и я. Однако картина смерти Стрипи до сих пор отчетливо стоиту меня перед глазами.

Первая на моей памяти человеческая смерть случилась, когда я учился во втором или в третьем классе. Умер мой одноклассник Л.С. Не помню, как раскрываются его инициалы, может, никогда этого и не знал. Я даже не уверен, что мы были друзьями или хотя бы играли вместе. Единственное, что у меня осталось, — несколько вспышек воспоминаний. Л.С. был альбиносом, у него были красные глаза, и его мама всегда давала ему с собой в школу бутерброды с солеными огурцами. Мне это казалось странным: раньше я никогда не видел, чтобы на бутерброды клали соленые огурцы.

Однажды Л.С. не пришел в школу, а через неделю учитель сказал нам, что он умер. Вот и все. Больше о нем не говорили, даже никогда не упоминали его имени. Словно сверток с телом, который сбросили с палубы в темные волны, Л.С. безмолвно исчез. Но как явственно помню его я! С тех пор прошло уже семьдесят лет, и все же мне кажется, что стоит только протянуть руку, и мои пальцы коснутся его жестких, призрачно-бесцветных волос. Его образ в моем сознании так ярок, словно я видел его только вчера. Я могу разглядеть его бледную кожу, высокие ботинки на шнуровке и главное — его глаза, широко раскрытые в неподдельном изумлении. Возможно, все это — лишь мои домыслы, и я просто представил себе, как, должно быть, удивился Л.С., так рано повстречавшись с мистером Смертью.

Мистер Смерть — это имя я использую с самого детства. Я взял его из стихотворения Э. Каммингса про Билла Буффало, которое в свое время потрясло меня настолько, что я сразу же запомнил его наизусть: [44]

Не помню, чтобы исчезновение Л.С. вызвало у меня сильные эмоции. Фрейд писал о том, что отрицательные эмоции вытесняются из памяти. Это объяснение применимо ко мне и снимает парадокс отсутствия эмоций при наличии ярких образных воспоминаний. Думаю, логично предположить, что смерть ровесника вызвала у меня бурю эмоций: не случайно же, что я так отчетливо помню Л.С., хотя лица других одноклассников полностью стерлись из памяти. Возможно, резкость его образа — все, что осталось от моего ошеломляющего открытия: и я, и учителя, и одноклассники, и все люди рано или поздно исчезнут, как Л.С.

Возможно, стихотворение Э. Каммингса врезалось в мое сознание потому, что мистер Смерть нанес визит и еще одному знакомому из того времени. Мой приятель Ален Маринофф, к слову, голубоглазый, страдал пороком сердца и все время плохо себя чувствовал. Помню его заостренное, грустное лицо, и как он поправлял пряди светло-каштановых волос, которые постоянно сползали ему на лоб. Помню его ранец, непропорционально большой и тяжелый для его слабого тела. Как-то раз я остался у него ночевать и попытался выведать — не очень, правда, настойчиво, — что с ним такое. «Ален, что с тобой происходит? Что это значит, когда в сердце у тебя дырка?» Помню, что это было просто ужасно. Словно бы я пристально вглядывался в солнце. Не помню, что он ответил. Не помню, что подумал или почувствовал я сам. Но, без сомнения, внутри меня грохотали какие-то могучие силы, будто кто-то передвигал тяжелую мебель, которые и привели к такому избирательному запоминанию. Алан умер в 15 лет.

В отличие от многих детей я никогда не встречался со смертью на похоронах: в культуре моих родителей детей ограждали от подобных событий. Но когда мне было девять или десять лет, произошло нечто очень важное. Однажды вечером зазвонил телефон, мой отец ответил, и почти сразу раздался жуткий скорбный крик, который напугал меня. Умер его брат, мой дядя Мэйер. Я не мог вынести причитаний отца, выбежал из дома и долго бесцельно бродил по кварталу.

Мой отец был спокойным, воспитанным человеком, и эта полная потеря контроля, единственная на моей памяти, подсказала мне, что за ней скрывается нечто серьезное, ужасное, зловещее. Моя семилетняя сестра тоже была дома в тот вечер, но совсем не помнит этого эпизода, хотя помнит многое из того, что забыл я.

Такова сила вытеснения, процесса, который тщательно отбирает, что мы запомним, а что — забудем, и таким образом создает единственный в своем роде мир отдельной личности.

В возрасте 46 лет мой отец чуть не умер от коронарного тромбоза. Приступ случился ночью. Мне тогда было 14 лет. Я ужасно испугался, а моя мама совершенно обезумела, и все пыталась понять, почему это произошло и кого винить в этом ударе судьбы. Я оказался удобной мишенью, и она дала мне понять, что во всем этом виноват именно я: мое непослушание, неуважение, невнимание к семье. Всю ночь мой отец корчился от боли, а мать кричала: «Это ты, ты его убил!»

12 лет спустя я рассказал об этом эпизоде своему психотерапевту Олив Смит, и это вызвало у нее неожиданный прилив нежности. Наклонившись ко мне, она несколько раз цокнула языком и сказала: «Как ужасно! Каким кошмаром это было для тебя!» Я не запомнил ни одного слова из ее умных, осмысленных и тщательно сформулированных интерпретаций события. Но то, с какой нежностью она тогда ко мне наклонилась, помню и по сей день, хотя прошло уже 45 лет.

В ту ночь мы отчаянно ждали, когда приедет доктор Манчестер. Наконец я услышал его машину, шорох осенних листьев, разлетающихся из-под колес, и бросился вниз, перепрыгивая через три ступеньки. Знакомое умиротворенное выражение на его круглом улыбающемся лице рассеяло мою панику. Он погладил меня по голове, успокоил маму, сделал папе укол (скорее всего, морфин) и, приложив стетоскоп к его груди, дал мне послушать удары сердца. «Слышишь? Тикает, как часы, — сказал Манчестер. — Все у него будет в порядке…»