Гештальт, ведущий к просветлению - Энрайт Джон (читаем книги онлайн бесплатно без регистрации .TXT) 📗
Нет ничего плохого в других целях. Все это может случиться и в результате гештальт-терапии, и это даже весьма вероятно. Другие цели также вполне справедливо могут быть целями пациента. Терапевт может иметь любую из этих целей в течение определенного отрезка работы, — но работая на эти цели, он не гештальтист. Терапевт может свободно менять стили и задачи; он может в течение 40 минут заниматься приспособлением или десенсибилизацией, т. е. уменьшением чувствительности, и 10 минут — гештальтом. Но занимаясь Гештальтом, терапевт не может ставить перед собой фиксированную задачу, он должен быть готов принять то, что возникает спонтанно, цели работы остаются открытыми.
Однажды студент спросил: "Если вы движетесь в определенном направлении с пациентом во время гештальт-терапии, а ваш со-терапевт слева говорит…" — я прервал его, ибо ответ был ясен: если вы "движетесь в определенном направлении", то вы не занимаетесь Гештальтом, что бы ни говорил ваш со-терапевт слева.
Если мы принимаем Гештальт как основу бытия, тогда техника становится просто вопросом стратегий, тактик и приемов, в которых эта основа бытия воплощается в той или иной ситуации — иная ситуация потребует иной техники, и она, естественно, будет разработана.
Гештальт посредством ролевой игры и самораскрытия
Я полагаю, что если мы применим Гештальт как основу бытия или цели сознавания, интеграции и большей внутриличностной коммуникации к дезорганизованным, запутавшимся, фрагментированным людям, которых называют шизофрениками или «пограничниками», мы перенесем акцент на ролевое моделирование посредством самораскрытия.
Я не имею в виду самораскрытие здесь и сейчас, практикуемое многими гештальтистами. Скорее речь идет о раскрытии структуры собственной жизни — не только фактов, но контекста и значения событий.
Однажды в Лангли-Портере молодой человек с диагнозом шизофрения быстро шел к улучшению и был близок к выписке. Врачи полагали, что должен стать вопрос о работе, а поскольку он никогда не работал, то возникающая из-за этого зависимость от родителей составляла часть его проблемы. Однажды он пришел в группу, похожий на только что откачанного утопленника и готовый весьма драматично возобновить шизофренические симптомы, которые он раньше демонстрировал. Я спросил его, что происходит. Он отрицал, что дело плохо, но по ходу выяснилось, что на следующее утро у него назначен разговор по поводу работы. Я предположил, что его могло взволновать это, но он отрицал такие чувства. Когда он говорил это, я внезапно вспомнил себя много лет назад, когда я только что получил свою степень, и написал в госпиталь с просьбой об докторантуре.
Вспоминается мне тот момент, когда я получил ответ: "У нас нет ничего подобного, но мы можем предложить вам работу". У меня екнуло под ложечкой на мгновение от перспективы после 31 года отказаться от щита ученичества и быть обнаженным в мире, где от меня будут ждать, чтобы я стоял на собственных ногах и выполнял реальную работу. Я заколебался, нужно ли рассказывать об этом юноше — казалось, что это так далеко от его ситуации, но воспоминание настаивало на своем, и я рассказал. Двое других членов группы рассказали о похожих событиях в их жизни, и все мы поговорили о неизбежности для человека такого рода состояния перед шагом в мир работы. Послушав это все, молодой человек смог поделиться своей тревожностью, пережил и выразил ее более подходящим образом, нежели демонстрация симптома. Он оставил группу все еще в некоторой тревоге, но уже без опасности декомпенсации.
Как назвать эти разговоры про прошлое, да еще мое прошлое, в гештальт-терапии? Человеку нужны связность и значение, а не данные и не изолированные фрагменты сознавания. Ему нужно было понять что-то, что в нем происходит, это простые чувства, они не являются ни странными, не неестественными, — они составляют часть обычного человеческого опыта. Может, он не знал этого потому, что люди вокруг него были ему непонятны — такого рода знание могло придти только, если бы он видел людей целиком и в действии, — это он и увидел в нас. В более собранном состоянии он мог, наверное, обнаружить все это и в рамках более традиционной гештальтистской техники, но более собранный человек и не нуждался бы так отчаянно в этом знании!
Для людей с серьезными нарушениями может быть затруднительно принимать сознаваемое, так сказать, прямо. Чтобы быть усвоенным, оно должно приходить в человечески оформленных видах: в контексте всей жизни, — иначе сознавание невозможно увидеть. Достаточно цельный человек может принять осознанное в качестве изолированного фрагмента хотя бы на время семинара, и самостоятельно заняться приспособлением этого фрагмента к целостности своей жизни. Менее цельные люди в большей степени нуждаются в жизненном контексте, чтобы осознанный фрагмент был полезен.
Эффект самораскрытия
Самораскрытие рождает некоторые эффекты и помимо основного — передачи человеческой правды в жизненном контексте. Один из них состоит в доверии пациента — доверии не только относительно информации, но такое доверие, которое дает возможность наилучшим образом применять полученное: человек может как бы посмотреть сквозь это и найти, что ему нужно, за пределами того, что мы, как мы полагаем, даем ему. Людям обычно трудно проявлять четкость относительно того что им нужно или чего они хотят — когда терапевт осуществляет самораскрытие, пациенту не приходится высказывать, что именно ему нужно. Достаточно посмотреть сквозь то, что предлагается, и взять то, что понадобится. Я часто бывал сильно удивлен, когда позже люди говорили мне, что именно открылось им в фрагментах моего самораскрытия — это часто отличалось от того, что я намеревался им показать.
Самораскрытие может разбить барьеры и открыть общую человечность участвующих — все мы плывем на одном корабле. Однажды в группе алкоголиков я без всякого результата пытался применить мою гештальтистскую технику или что-нибудь еще. Люди смеялись надо мной или начинали разговаривать между собой. Насколько я мог видеть, мы были совершенно различны, прямо-таки противоположны во всех наших жизненных выборах. И вот в противоположности я увидел ключ. Если мы выбрали противоположные решения, то это было ответом на сходную проблему!
Я начал говорить о выборе еще в школе, между сохранением собственной индивидуальности вопреки давлению, или конформизмом. Хорошим в сопротивлении была надежда сохранить собственную личность, собственное единство, а плохим — социальные неудобства вплоть до правонарушений, приведших их в эту психушку. В конформизме хорошим было социальное принятие и вытекающие из этого блага, например моя ученая степень и то, что в отличие от них я сегодня буду ночевать дома. Дурным было то, что теряется чувство внутреннего единства. Я был готов рассказать им о цене конформизма: одиночестве, чувстве, что сам себя предал, потере внутренней части себя, преодоление которых заняло у меня многие годы. Я полагаю, что мне удалось привлечь их внимание, когда я рассказал, что такое "капитан отряда бойскаутов" — кем я был, ценой потери нескольких возможных друзей среди бунтовщиков. Так или иначе, они увидели, что наша точка сопротивления — именно в различии выбора по одному и тому же поводу, и что каждый выбор имеет свои плюсы и минусы, свои потери и свои приобретения. После этой встречи у нас возникла вполне эффективная группа, в том числе мы использовали многое из традиционной техники Гештальта.
Самораскрытие как способ жизни
Процесс самораскрытия моделирует сам себя: независимо от содержания, он показывает ценности и трудности открытой жизни в общине или обществе. Фриц Перлз был могущественным и эффективным терапевтом, но когда он выходил из комнаты, люди поворачивались друг к другу и пытались делать то же самое исходя из своих закрытых позиций. Возникала какая-то неприятная атмосфера, в которой все ждали возвращения мастера. Лучше, когда лидер, практикующий самораскрытие, выходит, остальные продолжают разговаривать: ничто не должно измениться.
