Язык и сознание - Лурия Александр Романович (книга бесплатный формат .txt) 📗
Эти сложные синтаксические конструкции имеют четкую грамматическую структуру, характерную для каждого языка (русского, немецкого, английского и т. д.). Этот факт привлек внимание лингвистов и вызвал предположение, что сама по себе грамматическая структура, которую в обычных наблюдениях трудно отделить от влияний, вносимых содержанием фразы, может существовать и независимо от значения входящих в ее состав слов. Так, известный русский лингвист Л. В. Щерба предложил грамматические конструкции, состоящие из одних только искусственных, бессмысленных слов, сохраняя, однако, грамматические формы (порядок слов, суффиксы и флексии), свойственные русскому языку, и показал, что, несмотря на полную бессмысленность каждого входящего в нее слова, общий смысл этой конструкции остается понятным. Примером такой конструкции может служить фраза: «Глокая куздра штеко бодланула бокра и кудрячит бокренка». Эта фраза понимается как сообщение о том, что какое-то (глокая) животное (куздра) крепко (штеко) ударило или боднуло (бодланула) и продолжает что-то делать (кудрячит) с маленьким животным (бокренком).
На грамматическом анализе таких фраз, составленных из бессмысленных слов, Л. В. Щерба пытался показать самостоятельность существования грамматических форм русского языка и дать анализ тех формальных закономерностей, которые составляют синтаксис.
Та же мысль о самостоятельных законах синтаксических структур стала в дальнейшем отправным пунктом для работ известного американского лингвиста Н. Хомского (1957, 1965), который внес существенный вклад в учение о грамматических структурах и был одним из основателей современной трансформационной лингвистики.
Предложенная им фраза состояла из осмысленных слов. «Бесцветные зеленые идеи бурно спят». Но, несмотря на то, что каждое из этих слов в смысловом отношении противоречило другим, общая формальная правильность всей конструкции оставалась бесспорной.
Прием, использованный Н. Хомским, является одним из — способов формального анализа грамматической структуры фраз независимо от их значения; он показал, что с помощью такого приема можно выделить синтаксические структуры, составляющие основную схему фраз.
В обеих приведенных конструкциях легко угадывается группа подлежащего (NP), группа сказуемого (VP) и входящие в их состав подчиненные структуры. Эти закономерные грамматические структуры Н. Хомский обозначил как «поверхностные синтаксические структуры языка», указав, что для каждого языка эти «поверхностные синтаксические структуры» специфичны.
Характерным является не только факт, что число таких «поверхностных синтаксических структур» в каждом языке чрезвычайно велико, но и то обстоятельство, что каждую из них можно выразить самым различным образом.
Так, фразу «Николай сомневался в правильности предложенной ему научной гипотезы» можно выразить иным образом: «Николай не был уверен в обоснованности предложенной ему научной гипотезы», или: «Николай выражал сомнение в том, что предложенная ему научная гипотеза соответствует фактам» и «Николай не считал, что предложенную ему научную гипотезу можно считать правильной» и т. д.
Все это показывает, что число вариантов фраз, выражающих одну и ту же мысль, весьма значительно, что возможность «перефразировки» одного и того же предложения обладает большим числом «степеней свободы». Один из лингвистов, изучавших изменчивость правильно построенных фраз, счел возможным сказать, что число фраз, которые могут встречаться в живом языке, значительно превосходит число секунд человеческой жизни.
С другой стороны, есть и вторая особенность высказываний, ставящая перед психологией и лингвистикой важную проблему.
Приведенные примеры показывают, что одна и та же мысль может быть выражена многими различными предложениями, однако существуют случаи, когда одно и то же предложение имеет различное значение.
Так, например, предложение «Коля пошел к Оле с Мишей» может означать, что «Коля пошел к Оле, которая жила вместе с Мишей» или что «Коля вместе с Мишей пошли навестить Олю». Фраза «Мужу изменять нельзя» также имеет двойное значение, и в одном случае означает, что «мужу не следует изменять жене», а в другом — что «жена не должна изменять мужу».
Подобные фразы являются двузначными, или омонимическими, и для их расшифровки слушающий должен прибегать к соответственным маркерам (выделение слов ударением, применение различных пауз и т. д.). К этим средствам мы еще обратимся ниже.
Возникает вопрос: каким путем маленький ребенок 3–4 лет в течение невероятно короткого срока (за 6–8 месяцев) овладевает этим бесчисленным и свободно варьирующим инвентарем грамматических структур родного языка?
Согласно гипотезе Н. Хомского за бесчисленным числом «поверхностных синтаксических структур» (различных для разных языков) существуют «глубинные синтаксические структуры», отражающие общие схемы выражения мысли, число которых сравнительно невелико; именно это и дает ребенку возможность овладеть в такой короткий период этими «глубинными синтаксическими структурами» и вывести из них любые «поверхностные грамматические структуры» языка, на котором он говорит.
Одновременно Н. Хомский высказал предложение, что омонимичность тех фраз, которые внешне являются идентичными, сводится к тому, что, обладая одинаковой «поверхностной синтаксической структурой», они имеют различную «глубинную структуру» и что если бы мы могли перейти к объективному описанию этих «глубинных структур», то получили бы возможность научного описания различий, кроющихся за внешне однозначными фразами.
Н. Хомский разработал метод, позволяющий научно подойти к решению обоих вопросов и дать анализ как «глубинных синтаксических структур» языка, так и той роли, которую эти структуры играют в порождении «поверхностных синтаксических структур» языка. Именно поэтому направление работ, начатое по инициативе Н. Хомского, можно в-равной мере назвать и «порождающей» и «трансформационной» грамматикой языка.
Путь исследования «глубинных структур языка» и их превращения в «поверхностные структуры», который предложил Н. Хомский, заключался, с одной стороны, в тщательном выделении тех компонентов, которые включены в состав; синтаксической структуры, а с другой стороны, в описании тех сравнительно ограниченных по числу трансформаций, которые может претерпевать данная конструкция.
Такими трансформациями, описанными Н. Хомским и его единомышленниками (Дж. Миллером, М. Бивером, Дж. Фодором и др.), были такие правила, как правила превращения исходного («ядерного») предложения, как, например, «Петя получил сливу» (положительная, активная форма), в другое: «Слива получена Петей» (положительная пассивная форма), или в третье: «Петя не получил сливу» (отрицательная активная форма) или «Слива не получена Петей» (отрицательная пассивная форма), или: «Получил Петя сливу?» (вопросительная положительная форма) или «Получена ли Петей слива?» (вопросительная пассивная форма) и т. д.
Наряду с этими допустимыми трансформациями Н. Хомский описал и грамматически недопустимые, к числу которых относятся, например, такие, как «Слива получила Петю», — «Получила ли слива Петю?» и т. д.
Описание этих «ядерных» грамматических структур и немногочисленных законов их трансформаций и составило основу трансформационной лингвистики, которая позволила перейти к научному описанию процесса порождения предложения и объяснить тот факт, что ребенок овладевает основными, многообразными и изменчивыми грамматическими формами языка в столь короткие сроки.
Мы оставим в стороне то малоубедительное предположение Н. Хомского, что невероятно быстрое овладение основными «глубинными» синтаксическими структурами языка, которое можно наблюдать у ребенка, может объясняться существованием у ребенка «врожденных языковых структур», которые лишь мобилизуются при его общении со взрослыми. Это «нативистское» предположение, выдвинутое Н. Хомским и его единомышленниками (Бивером, Фодором и др.) в противовес «эмпирическим» теориям постепенного усвоения языка, типичным для бихевиоризма, кажется нам неубедительным именно потому, что, как уже было сказано выше, язык формируется на основе реальных действий ребенка в виде активных действий с предметами, которые создают развернутую практическую основу для будущего отношения «субъект — предикат — объект», лежащего в основе простейших («ядерных») структур языка. Это положение освещено Мак-Нилом (1970 и др.), Дж. Брунером (1975) и нами (Лурия, 1975), и мы не будем подробно на нем останавливаться.
