Наука быть живым. Диалоги между терапевтом и пациентами в гуманистической терапии - Бьюдженталь Джеймс
Этот сеанс был одним из тех магических моментов, которые случайно происходят с одними пациентами и никогда не происходят с другими, — моментом, когда человек открывается вовнутрь и может увидеть то, что обычно прячет от самого себя; моментом, когда меня допускают в наиболее потаенные уголки чужой души; священным моментом. К концу сеанса Фрэнк снова вернулся ко внешней реальности.
— Дженни хотела видеть меня сегодня вечером. Я сказал ей, что работаю. На самом деле нет, но я боюсь ее видеть.
— Что вас пугает, Фрэнк?
— Я боюсь за нее. Дженни действительно хочет вернуться к мужу, и если она застрянет на мне, то никогда не сможет себе этого простить и действительно вернуться к нему.
— Понимаю.
— Поэтому, возможно, мне не следует ей звонить.
— Но вам бы хотелось.
— Да. Да, мне бы хотелось.
— И это вторая вещь, которая пугает вас.
— Да.
Минуту мы сидели молча, как бы рассматривая реальность чувств Дженнифер и Фрэнка, понимая неизбежность того обстоятельства, что он должен оставить ее.
29 июля
Этот день был выдающимся, поскольку я впервые увидел Фрэнка в новом костюме, тщательно выбритого, испытывающего смущенную гордость за свой вид. Его повысили по службе, сообщил он, и теперь ему следует соответствовать своей новой должности. Я почувствовал минутное разочарование. Неужели я помог Фрэнку стать послушным винтиком материалистической машины? Но у него были для меня новости.
— Я говорил со старым мистером Гандовски и сказал ему, что буду заниматься этой работой в течение года. Он собирается платить мне столько же, сколько и постоянному сотруднику, но я буду тратить только половину, а остальное откладывать. Тогда в сентябре будущего года я смогу вернуться в колледж. Гандовски говорит, если я буду хорошо работать в этом году, он оставит меня на полставки, и тогда я смогу продолжать учиться. Я хочу пройти весь путь, Джим.
— Фрэнк, это звучит здорово.
— Да. Есть еще одна вещь. — Сейчас ему было явно неловко.
— М-м-хм-м?
— Я хочу получить степень доктора, Джим.
— Да, я знаю. Это хорошо.
— По клинической психологии, Джим. — Вот что его пугало.
— Фрэнк, думаю, это просто здорово, и я счастлив, что ты выбрал мою область.
— Да. — Неуверенно. — Не знаю, правда ли вы это чувствуете или нет. Надеюсь, что да, но я думал, может, вы будете смеяться над такой идеей.
— Я не смеюсь.
— Ага, тогда я действительно рад, что вы чувствуете именно так. Просто я решил вплотную заняться всем этим дерьмом! — В своей последней фразе Фрэнк остался верен себе.
Внутреннее чувство имеет непосредственное отношение к нашему взаимодействию с другими людьми. Когда мы прислушиваемся к нему, то обнаруживаем в себе богатые и разнообразные реакции на других людей, способность сопереживать им и готовность раскрыть перед ними свою собственную сущность. С другой стороны, окружающие являются самым мощным источником воздействия на нашу жизнь — по крайней мере, для большинства из нас. То, как другие реагируют на нас, обеспечивают ли они нам теплую поддержку или держатся на холодной дистанции, вселяют надежду или причиняют нам боль разочарований, — все это может существенно влиять на нас как сознательным, так и бессознательным путем.
Фрэнк так боялся, что другие возьмут власть над ним, что пытался отгородиться от них непроницаемой стеной. Хотя он никогда не формулировал свою позицию таким образом, но пытался защитить свое внутреннее осознание от того, что, как он боялся, окажется превозмогающей его силой внешних воздействий. Но его усилия не увенчались успехом. Мы не можем жить в одиночестве, сохраняя внутреннее осознание, ибо это осознание постоянно взаимодействует с окружающим нас миром людей.
Фрэнк нуждался в недовольстве так же сильно, как другие нуждаются в удовольствии. Задним числом я испытываю изумление перед той настойчивостью, с которой Фрэнк отвергал все, что шло в этом направлении. Конечно, Фрэнк был очень одинок в той маленькой замкнутой жизни, которую он для себя сконструировал. Он построил ее из книг и идей и пытался обойтись обществом далеких авторов. Но идеи имеют свойство разрастаться и преодолевать границы, которые люди (и государства) ставят перед ними. И благодаря своему чтению Фрэнк обратился к психотерапии и затем — к новой, более широкой жизни.
Фрэнк пытался отрицать тот факт, что он — как и все люди — одновременно и отделен от них, и является частью других людей. Он пытался только отделиться, но парадоксальность человеческого положения состоит в том, что возможно лишь и то, и другое сразу. Отрицание Фрэнка выросло из его страха, что если он позволит себе стать частью другого, то будет поглощен другим, растворится в нем. Со временем Фрэнк пришел к пониманию парадоксальности человеческих отношений; он понял, что может сохранить свою идентичность и при этом рискнуть вступить во взаимоотношения; может быть внимателен к своему внутреннему чувству и при этом действительно слышать голоса других людей. Долгое время Фрэнк был уверен в том, что человеческие отношения основаны лишь на эксплуатации, на том, что существуют субъекты, которые используют объекты. Вначале со мной, а затем и вообще, он начал чувствовать, что взаимоотношения — это основной элемент субъективности каждого человека.
Все мы и каждый из нас в самом глубоком и подлинном смысле одиноки. Ни один человек, как бы он нас ни любил и мы его не любили, как бы он ни был нам близок, как бы искренни мы ни были с ним — ни один человек не может до конца находиться с нами в той глубокой внутренней области, где мы одиноки. Временами мы переживаем это одиночество как благодать, как целительную и оберегающую нас изоляцию, как источник интеграции нашей индивидуальности в качестве отдельных субъектов. Но бывают и другие периоды, когда эта отделенность кажется нам пожизненным тюремным заключением, железной клеткой, из которой, как мы знаем, нам никогда не выбраться. Это периоды, когда мы вздыхаем так тяжело и безнадежно, когда мы всем своим существом стремимся преодолеть разрыв между собой и другими, соединиться с кем-то целиком и полностью, позволить этому другому беспрепятственно войти в наше сердце. Тогда мы страдаем от одиночества. Тогда наше внутреннее чувство безутешно горюет по поводу нашей отделенности.
То же самое происходит и с другой частью парадокса нашего бытия. Мы оказываемся вовлеченными — часто (как, например, в случае Фрэнка) против нашей воли — в чужие жизни, в чужие чувства, в чужие переживания. Мы снова и снова пытаемся воздвигнуть стену, отделяющую нас от этой вовлеченности, лишь с тем, чтобы увидеть, как она рушится, словно песчаная насыпь, заливаемая приливом. Мы страшимся потерять свое индивидуальное бытие в космическом океане единства.
Но бывают и другие случаи — моменты, когда мы испытываем нашу общность с другими. Тогда мы открываем для себя, что все люди боятся и надеются, любят и ненавидят, страждут и поклоняются. Тогда мы открываем свою человечность, и наше внутреннее знание подтверждает глубокую общность людей.
Один из главных принципов человеческого существования состоит в том, что нам требуется два термина для характеристики наших отношений с другим, даже если это отношения единства. Мы вынуждены использовать несколько неуклюже выражение «раздельно-но-связанно» [6] для описания того, что действительно является характеристикой нашей жизни.
Когда мы находимся в наибольшем разладе со своим бытием, мы переживаем эти две стадии как совершенно различные. Наши отношения с другими не позволяют нам получить утешения в одиночестве, а наше уединение лишь разрушает наши надежды на подлинный контакт с другими. С другой стороны, когда мы наиболее аутентичны, мы иногда обнаруживаем, как эти аспекты могут поистине сливаться воедино. В наиболее подлинные моменты близости между мужчиной и женщиной, которые искренне любят и доверяют друг другу, парадокс раздельности-но-связанности преодолевается. Чем больше выполняется одно, тем более верным оказывается другое. Нет больше дающего и получающего; между мной и другим больше не существует пропасти. Напротив, есть радость от реализации индивидуальности, по-новому открывающейся в отношениях и подтверждаемой глубоким внутренним откликом партнера.