Мамочка и смысл жизни. - - (серия книг .txt) 📗
– Почему ты не рад видеть меня? – начала она. – Почему? Я знаю почему. Потому что я неутонченная и вульгарная, у меня плохой вкус. – «Как мне не хочется это делать», – подумала она, но не могла остановиться, продолжая закипать, очищать пространство между ними, – и потому что я жесткая и ограниченная, я никогда не говорю ничего прекрасного или поэтического! – Достаточно, достаточно! Она пыталась сжать зубы, прикусить язык. Но слова набирали силу, которую она не могла сдержать, и она выплеснула их. – Я не мягкая, мужчины бегут от меня – слишком много острых углов, локти, колени, – и я неблагодарная, я отравляю наши взаимоотношения постоянными разговорами о счетах, и – и… – На мгновение она остановилась, а затем она закончила капризным тоном: – И моя грудь слишком большая. – Истощенная, она откинулась на стуле. Все было сказано.
Эрнст был потрясен. Теперь именно он погрузился в Молчание. Эти слова – его слова. Откуда они? Он посмотрел на Мирну, которая согнулась, схватившись за голову. Как ответить? Его мысли блуждали; ему хотелось сказать: «Твоя грудь не такая уж большая». Но, слава богу, он не стал этого делать. Время подтрунивать еще не пришло. Он знал, что должен принять слова Мирны со всей серьезностью и уважением. Он хватался за спасательный круг, который доступен терапевтам даже в самом штормящем из морей: комментарий процесса, то есть замечания по процессу, значение взаимоотношений, больше внимания тому, как это произносит пациент, а не содержанию.
– Твои слова полны эмоций, Мирна, – сказал он тихо. – Кажется, ты хотела сказать их очень давно.
– Думаю, что да. – Мирна несколько раз глубоко вздохнула. – Слова живут сами по себе. Им необходим был выход.
– Выход гнева по отношению ко мне – может быть, по отношению к нам обоим.
– Обоим? Тебе и мне? Наверное, правда. Но гнев утихает. Может быть, поэтому я и смогла сказать все это сегодня.
– Мне нравится, что ты стала мне больше доверять.
– Я на самом деле хотела поговорить о других вещах сегодня.
– Каких, например? – Эрнст ухватился за эту идею – что угодно, только бы поменять направление.
Пока Мирна переводила дух, он задумался над ее странной интуицией, пугающим взрывом слов. Он был удивлен, что она так много узнала о нем! Как? Есть только одна возможность: подсознательное сопереживание. Так, как говорил доктор Вернер. Значит, все это время Вернер был прав, думал он. Почему я не позволил ему научить себя? Каким же грубияном я был. Как сказал доктор Вернер? Что я несносный ребенок, ниспровергатель идолов? Ну, может быть, пришло время выбросить из головы мои юношеские попытки допрашивать и разоблачать старших – не все, что они говорят, полная чушь. Никогда больше я не усомнюсь в подсознательном сопереживании. Возможно, это был такого рода эксперимент, который подтолкнул Фрейда серьезно отнестись к идее телепатического взаимодействия.
– Где сейчас твои мысли, Мирна? – наконец спросил он.
– Мне столько хочется сказать. Я не знаю, с чего начать. Прошлой ночью я видела сон. – Она показала блокнот. – Посмотри, я записала его.
– Ты стала серьезнее относиться к терапии.
– С пользой трачу свои сто пятьдесят. Oй! – Она прикрыла рот рукой. – Я не это имела в виду – извини.
– Извинения приняты. Ты сама поймала себя – это главное. Наверное, тебя взволновал мой комплимент.
Мирна кивнула и поспешила почитать свой сон из блокнота:
«Я сделала пластическую операцию на носу. Они снимают бинты. С носом все в порядке, но моя кожа сморщилась, рот не закрывается и похож на огромную дыру в пол-лица. Видны мои миндалины – огромные, раздутые, воспаленные. Темно-красные. Потом появляется врач с нимбом. Вдруг мне удается закрыть рот. Он задает мне вопросы, но я не отвечаю. Я не хочу открывать рот и показывать ему огромную зияющую дыру».
– Нимб? – спросил Эрнст, когда она остановилась.
– Ну, знаешь, сияние, святое сияние, ореол.
– Хорошо. Нимб. Мирна, какие у тебя возникли мысли по поводу этого сна?
– Мне кажется, я знаю, что ты бы сказал по поводу этого сна.
– Старайся говорить о своем опыте. Свободные ассоциации. Что приходит на ум, как только ты вспоминаешь этот сон?
– Большая дыра на лице.
– Какие мысли приходят, связанные с этим?
– Пещеристый, глубокий, печальный, черный. Еще?
– Продолжай.
– Гигантский, обширный, громадный, чудовищный прямо тартар.
– Тартар?
– Знаешь, ад – или пропасть, где были заключены титаны.
– Хорошо. Интересное слово. Да, но вернемся к сну. Ты говоришь, что есть что-то, что ты хочешь скрыть от доктора, чтобы он не видел этого, и я догадываюсь, что доктор – я?
– С этим трудно поспорить. Не хочу, чтобы ты видел эту зияющую дыру, эту пустоту.
– А если ты откроешь рот, то я увижу это. То есть ты охраняешь себя, охраняешь свои слова. Ты все еще видишь сон, Мирна? Все еще ясно?
Она кивнула.
– Продолжай смотреть его – какая часть сна теперь тебе интересна?
– Миндалины – в них много энергии.
– Посмотри на них. Что ты видишь? Что приходит на ум?
– Они горячие, обжигающие.
– Продолжай.
– Готовые разорваться, опухшие, раздувшиеся, распухшие, набухающие…
– Распухшие, раздувшиеся? А другое слово – «словно тартар»? Те же самые слова, Мирна?
– Я просматривала словарь на этой неделе.
– Да, я хотел бы услышать побольше об этом, но сейчас давай вернемся к твоему сну. Миндалины, они видны, если ты откроешь рот. Так же как и пустота. И они как будто горят. Что же произойдет?
– Гной, уродство, что-то неприятное, протухшее, отвратительное, гадкое…
– Еще из словаря?
Мирна кивнула.
– Значит, сон предполагает, что ты ходишь к доктору – ко мне – и наша работа не охватывает некоторые вещи, которые ты не хочешь показывать или ты не хочешь, чтобы я это видел – обширную пустоту и миндалины, готовые взорваться и извергнуть нечто мерзкое. Эти раздувшиеся миндалины заставляют меня вернуться на несколько минут назад и вспомнить слова, которые вырвались у тебя.
Мирна опять кивнула.
– Я тронут тем, что ты рассказала сегодня свой сон, – сказал Эрнст. – Это знак доверия мне и тому, что мы делаем вместе. Это хорошая работа – действительно хорошая работа. – Он замолчал на мгновение. – Можем мы теперь обсудить словарь?
Мирна рассказала о «пламенном» окончании своей поэтической карьеры, когда была еще ребенком, и все возрастающее желание начать писать снова.
– Этим утром, когда я записывала свой сон, я знала, что ты задашь вопрос о дыре и миндалинах, поэтому я разыскала интересные слова.
– Звучит так, будто тебе что-то было нужно от меня.
– Твой интерес, наверное. Я не хотела больше быть скучной.
– Это твое слово, а не мое. Я так никогда не говорил.
– До сих пор я уверена, что ты так обо мне думал.
– Я хочу, чтоб мы еще вернулись к этому, но сперва давай кое-что еще обсудим в твоем сне – ореол над головой доктора.
– Нимб – да, это любопытно. Скорее всего, сейчас я отношу тебя к категории хороших парней.
– Значит, ты стала лучше думать обо мне и хочешь быть ко мне ближе. Но трудность в том, что, если мы сблизимся, я могу обнаружить что-то стыдное про тебя: может быть, внутреннюю пустоту, может быть, что-то еще – вспышки гнева, ненависть к себе. – Он посмотрел на часы. – Мне жаль, но мы должны остановиться. Время закончилось. У нас была трудная, но хорошая работа сегодня. Мне было с тобой хорошо.
Усердная работа продолжалась в установленные терапевтические часы, следующие один за другим. Неделя за неделей Эрнст и Мирна приходили к новым уровням доверия. Она никогда прежде не отваживалась на такой риск; он чувствовал привилегию наблюдать за изменениями, происходящими в ней. Из-за этого опыта Эрнст и стал психотерапевтом. Через четырнадцать недель после первого представления случая Мирны на семинаре он сел за стол, взял микрофон и стал готовить следующее выступление.
