О смерти и умирании - Кюблер-Росс Элизабет (мир книг txt) 📗
ВРАЧ: Каждый раз это бывает по-другому, правда?
ПАЦИЕНТКА: Да. Вот дядю я любила больше других. Когда кто-то умирает, плакать, по правде, не следует, потому что он отправляется на небеса и за него можно радоваться, ведь он попадет в рай.
ВРАЧ: Кто-нибудь из них говорил с вами об этом?
ПАЦИЕНТКА: Недавно, месяц с небольшим назад, умер мой очень большой друг, настоящий друг, и мы вместе с его женой бьми на похоронах. Это было очень важно для меня, потому что это был удивительный человек, и он так много сделал для меня, когда я заболела. С ним каждый чувствовал себя так хорошо и свободно...
ВРАЧ: Итак, вы считаете, что нужно немножко больше понимания и больше времени для разговора с пациентами.
Дальше следует интервью с матерью этой девушки. Мы встретились с ней сразу после разговора с дочерью.
ВРАЧ: Очень немногие родители приходят к нам поговорить об их тяжелобольных детях, так что ваш визит для нас довольно необычен.
МАТЬ: Да, я сама попросила о встрече.
ВРАЧ: Мы говорили с вашей дочерью о том, как она себя чувствует и как она смотрит на смерть. На нас произвело сильное впечатление ее спокойствие, отсутствие тревоги в то время, когда она не в одиночестве.
МАТЬ: Она много говорила сегодня?
ВРАЧ: Да.
МАТЬ: У нее сегодня сильные боли и она крайне плохо себя чувствует.
ВРАЧ: Она очень много говорила, значительно больше, чем утром.
МАТЬ: А я-то боялась, что она придет сюда и вообще говорить не будет.
ВРАЧ: Мы вас надолго не задержим, а я буду вам благодарна, если вы позволите этим молодым врачам задать вам несколько вопросов.
СТУДЕНТ: Когда вы впервые узнали о состоянии вашей дочери, узнали, что болезнь неизлечима, как вы реагировали на это?
МАТЬ: В общем, очень хорошо.
СТУДЕНТ: И вы, и ваш муж?
МАТЬ: Мужа в тот день не было со мной, и мне было довольно плохо от того, как я узнала эту новость. Мы просто знали, что она больна, и только поэтому, когда я пришла ее навестить в тот день, я спросила врача, как она себя чувствует. Врач ответил: «У нее плохи дела. Я должен сообщить вам неприятную новость». Он отвел меня в маленькую комнату и сказал совершенно откровенно: «У нее апластическая анемия, это неизлечимо. Это все». Еще он сказал: «Ничего сделать нельзя, мы не знаем причин этой болезни, мы не знаем средств лечения». Тогда я говорю: «Позвольте мне задать вам один вопрос». Он говорит: «Пожалуйста, если хотите». И я спросила: «Доктор, сколько ей осталось жить, год?» «Нет, нет, что вы». И тогда я сказала: «Ну что ж, в этом нам повезло». Вот и все, что он мне сказал, хотя у меня было множество вопросов.
ВРАЧ: Это происходило в мае?
МАТЬ: Да, 26 мая. И еще он сказал: «Она не одна, есть много людей с этой болезнью. Это неизлечимо, вот и все, что тут можно сказать. Она должна просто смириться с этим». И вышел из комнаты. Очень тяжело мне было в первые минуты, когда я возвращалась в ее палату. Я даже заблудилась, это было похоже на панику. Стою и думаю: «Боже мой, да ведь это означает, что она не будет жить». Я не знала, как мне идти к дочери. Но потом я все-таки собралась с силами, вернулась в палату и поговорила с ней. Сначала я боялась идти и говорить ей, насколько она больна, я не была уверена, что выдержу и не расплачусь. Поэтому я держалась изо всех сил, когда шла к ней. Для меня самой это был сильный удар, тем более что я была одна, да еще — как это было сказано! Если бы он предложил мне сесть, мне кажется, я бы восприняла это немного легче.
СТУДЕНТ: Уточните, как бы вы хотели, чтобы он вам это рассказал?
МАТЬ: Ну, он мог хотя бы подождать: мы всегда приходили вдвоем с мужем, это был первый раз, когда я была одна; он мог бы вызвать нас обоих и сообщить, что у нашей дочери неизлечимая болезнь. Он должен был говорить об этом откровенно, но мог при этом проявить немного сочувствия, никакой нужды в такой сухости не было. Я имею в виду то, как он выразился: «Вы не одни такие в мире».
ВРАЧ: Вы знаете, я много раз с этим сталкивалась, и это всегда тяжело. Вам не казалось, что у этого врача самого есть какие-то эмоциональные трудности в связи с такими ситуациями?
МАТЬ: Да, я думала об этом, но от этого не легче.
ВРАЧ: Иногда единственный способ сообщить подобную весть — сухой, холодный тон.
МАТЬ: Конечно, вы правы. Врач не может, да, наверное, и не должен давать волю эмоциям в таких делах. Но... я не знаю... должны существовать более мягкие способы.
СТУДЕНТ: Изменились ли ваши чувства к дочери?
МАТЬ: Нет. Я только по-настоящему благодарна за каждый день, проведенный с нею. Но я надеюсь и молюсь, чтобы этих дней было больше, хотя понимаю, что это неправильно. Она ведь воспитана с такой верой, что смерть может быть прекрасна, поэтому нет смысла отчаиваться. Я знаю, когда придет ее час, она будет так же мужественна. Только раз я видела, как она не выдержала и заплакала, она тогда сказала мне: «Мама, ты выглядишь отчаявшейся». И добавила: «Не отчаивайся, мама, мне не страшно. Мой Господь ждет меня, Он обо мне позаботится, поэтому и ты не бойся». А потом говорит: «Я немножко боюсь, это тебя тревожит?» А я ответила: «Нет, я думаю, что все боятся. А тебе следует держаться так, как ты и держишься. Если тебе хочется поплакать, то и поплачь, все ведь плачут». А она отвечает: «Нет, плакать не о чем». Так что, я вижу, она приняла это, смирилась, и мы тоже смирились.
ВРАЧ: Это было десять месяцев назад, не так ли?
МАТЬ: Да.
ВРАЧ: Совсем недавно вам дали всего «двадцать четыре часа».
МАТЬ: В минувший вторник врач сказал нам, что хорошо, если она проживет еще от двенадцати до двадцати четырех часов. Он хотел дать ей морфин, чтобы сократить этот срок и уменьшить боль. Мы попросили его дать нам подумать об этом минуту, а он говорит: «Я не понимаю, почему вы не хотите сделать это и прекратить страдания». Потом он вышел. И тогда мы решили, что для нее будет лучше, если мы дадим согласие и он сделает свое дело. Мы сказали дежурному врачу, что мы согласны, пусть он передаст это нашему врачу. Больше мы нашего врача ни разу не видели, и укол ей никто не делал. Потом ей стало лучше на несколько дней, потом снова хуже, а в общем, все это к одному идет. И те же проблемы, что и у других таких пациентов.
ВРАЧ: Что вы имеете в виду?
МАТЬ: Я знаю об этих больных. Моя мать работала в П., там таких пациентов до двухсот, и она всего насмотрелась. Она рассказывала, что в последние дни у них болит все, и болит так, что нельзя притронуться. Их даже приподнимать опасно — ломаются кости. Вот уже неделю дочь не хочет есть, и у нее тоже это все начинается. Еще до первого марта она ходила по всему этажу вместе с медсестрами, помогала ухаживать за другими больными, ободряла их.
ВРАЧ: Да, последний месяц самый трудный.
СТУДЕНТ: Изменились ли как-нибудь за это время ваши отношения с другими вашими детьми?
МАТЬ: Нет, конечно, нет. Они постоянно ссорились, и она тоже ссорилась с ними, а потом она всегда говорила: «Когда поругаешься, становится легче». Они и теперь ссорятся, но не больше, я думаю, чем другие дети. Между ними никогда не было ненависти, и вообще (со смехом), они очень приятные дети.
СТУДЕНТ: Как они воспринимают все это?
МАТЬ: О, они сознательно не сюсюкают. Обращаются с ней точно так же, как всегда. И хорошо делают, это не дает ей повода жалеть себя; они пикируются с ней и все такое. Если у них какие-то свои дела, они ей прямо говорят: «В эту субботу я к тебе не приду, но потом буду всю неделю, ладно?» А она отвечает: «Ладно, беги, гуляй». Она понимает их. И они знают, что каждый их визит может оказаться последним. Мы постоянно держим друг друга в курсе, кто где находится и как кого найти в случае, если...
ВРАЧ: Говорите ли вы детям о возможном конце?
МАТЬ: Да, конечно.
ВРАЧ: Вы говорите об этом открыто?
МАТЬ: Да. Мы всегда были религиозной семьей. Каждое утро, перед тем как они идут в школу, мы молимся все вместе, и я думаю, что это им очень помогает, потому что семье, особенно с подростками, трудно собраться и поговорить о каждом, о важных событиях — все они ведь вечно бегут куда-то, заняты чем-то; а вот эти утренние минуты как раз и собирают всех вместе и посвящаются семейным проблемам. Мы не раз обсуждали и эту тему, и наша дочь уже сделала свои распоряжения относительно ее похорон.
