Нарциссическая семья: диагностика и лечение - Дональдсон-Прессман Стефани (читать книги онлайн полностью txt, fb2) 📗

Проблема состояла в том, что от детей ожидалось, что они должны удовлетворять нужды родителей. Это было устроено тонко и выглядело здоровым, но не было эмоционально здоровым для ребенка. Дети из таких семей становятся взрослыми и приходят к психотерапевту, прочтя все книги, после бесконечных разговоров со своими братьями/сестрами и друзьями (причем все эти собеседники выражали убеждение, что в семье все абсолютно нормально), и в результате полностью убедив себя, что в самой их глубинной сущности таится некая гниль. Ведь в том, как их воспитывали, не было ничего неправильного!

Модель лечения нарциссической семьи обращается к нуждам таких пациентов, а также к нуждам тех, кто вырос в семьях с более открытыми злоупотреблениями. Мы надеемся, что эта модель восполнит ту нехватку инструментария, которая ощущается при работе с пациентами/клиентами, не подходящими под ту или иную категорию — для них ранее не существовало структуры, по которой можно было составить план лечения, не существовало действенных методов, с помощью которых психотерапевт мог бы помочь и Бетти, и Бекки, и Бену и еще десяткам других таких же как они.

История Бекки. Бекки работает секретаршей руководителя высокого уровня. Ей тридцать один год. Она счастливо замужем и имеет троих детей школьного возраста; четвертый и самый младший ребенок умер от пневмонии, когда ему было полтора годика, за шесть лет до начала терапии Бекки. Она обратилась за врачебной помощью спустя два года после того, как у нее начались периодические приступы панического страха, которые она тщательно скрывала. Она стала чувствовать, что рискует покончить с собой, если не найдет помощи.

Воспоминания Бекки о родном доме были воспоминаниями человека, выросшего в близкой, теплой, религиозной семье. В семье было шестеро детей; отец был военным офицером высокого ранга, мать оставалась дома, отдавая себя детям. Бекки говорила, что вокруг всегда было с кем поиграть, и что мама никогда не возражала, что их дом был центром игр всей ребятни, живущей по соседству. Она помнит, как ощущала себя особенной, потому что они жили на военных базах, и каждый встречный отдавал честь ее отцу и был предупредителен к детям. Она вспоминает, как пяти или шести лет отроду, она потерялась на базе, и ее «спасли» шестеро солдат, которые напоили ее какао с пончиками, перед тем как доставить домой на джипе. Она рассказывала, как ходила в кабинет отца, ощущая себя ужасно важной, потому что была «меньшой дочуркой полковника».

Когда же речь заходила о ее матери и отце, в голосе Бекки прорезывались металлические нотки. В нем угадывался едва сдерживаемый гнев, даже при пересказе счастливых событий. Бекки в такие минуты походила на броненосца — кого-то с очень твердым внешним панцирем, защищающим мягкую и уязвимую внутреннюю суть.

Ее комментарии о своей семье, сотрудниках на работе и ее муже были часто саркастическими. Она отпускала едкие шутки обо всем, пряча гнев под личиной юмора. Но спустя много месяцев терапии начала проступать другая картина. Реальная картина прояснялась агонизирующе медленно, поскольку для Бекки было трудно сказать о своих родителях что-то, что могло бы быть воспринято как отрицательное.

Бекки не имела, по существу, никакой эмоциональной связи с матерью; ее мать не позволяла этого. Ее мать была «человеком делающим», в противоположность «человеку живущему» (игра слов в англ, языке: human being/human doing — прим, перев.у Спустя год после начала лечения, Бекки смогла охарактеризовать свою мать так: «Мама проводила все свое время, зарабатывая свои ***ные крылья (имея в виду, что мать была чрезвычайно набожной, особенно в отношении загробной жизни).

Все, что делалось, делалось с одной мыслью — как это выглядит со стороны; основы для наших взаимоотношений не существовало. Я помню как мы все, безукоризненно одетые, строились в линию и шли в церковь.

Вот семья полковника, все восемь человек, всегда на одной и той же скамейке. Даже если ты был при смерти, ты вставал, одевался, и шел в церковь! Она [мать] была полностью занята тем, чтобы поступать правильно, и следила, чтобы все мы все поступали правильно, гарантируя тем самым ей место на Небесах. Не имело значения, что мы при этом чувствовали — если мы вообще что-нибудь чувствовали! Имело значение только то, что мы делали! Лично я всегда чувствовала себя паршиво, если только была не с отцом. Он давал мне ощущение важности. Он был героем. Ну вы знаете — весь в форме, в медалях, и куда бы мы с ним не шли, везде отдают честь. Но когда я была с мамой, господи, я всегда чувствовала, что не дотягиваю до планки. Я не знала почему; а спросить не могла. Внешне я держалась дерзко, но внутри всегда злилась, и... мне было обидно.

По мере того, как развертывалась история родной семьи Бекки, ей становилось ясно, что детские потребности не то чтобы черство игнорировались, а скорее приносились в жертву «служению ближнему» (и, что более важно, ее родителям). Согласно религиозным убеждениям матери, чувства не имели никакого значения; существовал предписанный образ жизни христианина, и именно так ты должна жить — всё, точка. Не имело значения, что ты чувствуешь по этому поводу. Карьера отца также была очень важна для обоих родителей.

Отец Бекки был главным центром внимания для матери. В этом родительском дуэте было нетерпимо все, что угрожало статусу отца, его самолюбию или душевному спокойствию. То был неписаный закон, определявший все движения в этой нарциссической семье. Когда Бекки забеременела в шестнадцать лет, ее отец пришел в ярость и ударил ее, заставив скатиться с лестницы; мать поддержала его, обвинив во всем Бекки. Спустя годы, когда младший ребенок Бекки умер, ее отец не пришел на похороны, сославшись на то, что слишком расстроен для этого. На следующий день после похорон малыша, мать Бекки сказала ей, что плакать — эгоистично, и что она должна «взять себя в руки и делать что следует» (что означало убрать в доме и приготовить на стол, на случай если кто-то зайдет выразить соболезнование).

После чего мать Бекки ушла, предоставив дочь самой себе, оставив ее с опустошенным от горя молодым мужем и тремя маленькими детьми. Уходя домой, она сказала: «Я сейчас нужна вашему отцу — ему пришлось так тяжело».

«А мне, мне не тяжело?» кричала Бекки, пересказывая историю. «Разве она не думала, как тяжело пришлось мне? Нет, мне не позволено чувствовать, горевать. Я не существовала для нее, если я не поступала правильно! Бог запрещает, чтобы я плакала, или чтобы мне было обидно, или чтобы я нуждалась в них!»

За исключением одного раза, когда отец Бекки толкнул ее, никого в этой семье никогда не били. Никого никогда не «оставляли без» чего-то в наказание. Никто из родителей не злоупотреблял алкоголем или чем еще, не страдал умственным расстройством или физической неполноценностью. Но это была нарциссическая семья: явное ожидание состояло в том, что дети обязаны удовлетворять эмоциональные запросы родителей, но сами при этом не вправе искать у родителей эмоциональной поддержки.

Заключение

Нарциссическая семья часто напоминает блестящее красное яблоко из пословицы с червячком внутри: оно выглядит замечательно, пока не укусишь его и не обнаружишь червяка. Остальная часть яблока может быть вполне хорошей, но аппетит-то уже пропал.

В нарциссической семье, большинство из того, что случается, можно назвать “вполне хорошим”, но эмоциональное подкрепление отсутствует. Эмоциональные потребности детей не получают насыщения, потому что родители не сосредоточены на том, чтобы их насытить. Вместо того чтобы являть собой благосклонное, ласковое и отражающее действительность зеркало для своих детей, нарциссические родители представляют собой зеркало, отражающее их собственные потребности и ожидающее при этом, чтобы дети реагировали на эти потребности. Фокус сбит, перспектива искажена, и дети растут, чувствуя себя неполноценными, неправильными, виноватыми.

Когда человек воспитывается так, что не может доверять стабильности, безопасности и справедливости своего мира, то он привыкает не доверять своим чувствам, восприятию и ценности. Когда человек воспитывается как реагирующее/отражающее существо — как Эхо из легенды, — то он не приобретает навыков для того, чтобы жить жизнью, приносящей удовлетворение.