Секс в искусстве и в фантастике - Бейлькин Михаил Меерович (читать книги бесплатно .txt) 📗
И ещё один, на мой взгляд, немаловажный упрёк можно адресовать психологам: их определение не делает различия между насильником и тем, кто даёт ему достаточно болезненный отпор. Об этом разговор ещё предстоит.
Итак, чем же вызвана агрессивность Алекса?
Курирующий его инспектор, тот самый, что плюнул в лицо своего подопечного, когда тот совершил убийство, поражается: «У тебя здоровая обстановка в семье, хорошие любящие родители, да и с мозгами вроде бы всё в порядке. В тебя что, бес вселился, что ли?»
Если даже принять спорную версию о любящих родителях (то-то они променяли своего сына на квартиранта!), то, по Бёрджессу и Кубрику, весь остальной мир – сплошной зверинец, населённый исключительно монстрами и садистами. В романе эта демонстрация всеобщей агрессивности принимает слишком прямолинейные, а порой и смешные формы. Чего стоит один лишь перечень сокамерников Алекса: пакистанец Зофар (старый вор), Доктор, Еврей, Джорджон (согласно расплывчатому определению автора романа, – «специалист по сексуальным преступлениям» ) и некто Уолл, человек без особых примет, если не считать отсутствия у него одного глаза! Словом, все-все – представители всех народов, профессий и слоёв общества – садисты и преступники, реальные или потенциальные.
Вышедший на свободу Алекс, избит, по Бёрджессу, не бродягой и его друзьями, а стариками–интеллектуалами, мирно читающими в стенах Публичной библиотеки научные статьи, книги и газеты! Кубрик поступил куда разумнее, оставив в покое английскую профессуру, но вот, что интересно: и бродяги, согласно версии писателя, и завсегдатаи библиотеки, по версии режиссёра, избивая Алекса, были охвачены одной и той же чёрной завистью и ненавистью. «Все кричали что-то вроде: „Убей его, топчи его, по зубам его, по роже!“ и прочий кал, но меня-то не проведёшь, я понимал, в чём дело. Для них это был шанс отыграться за свою старость, отомстить молодости». Словом, почти по Генриху Гейне:
Вывод авторов очевиден: этот мир вокруг так уж подл, что поневоле и сам садистом станешь!
Разумеется, наш мир – далеко не сахар, но было бы большой ошибкой принять на веру утверждения Алекса о всеобщей ненависти, направленной на него изначально. Прежде всего, он сам виноват в том, что те, кто хоть раз с ним встречался, любви к нему не испытывают (вспомним его бывших дружков, писателя, бродягу и т. д.). Кроме того, Алекс проецирует на всех свои же садистские чувства и намерения. Отчасти это делается по механизму психологической защиты, а отчасти – потому, что такова уж его натура: он ждёт подлостей от всех и упреждает её собственной агрессивностью. Впрочем, выбирая жертву для очередной садистской выходки, он больше руководствуется её беззащитностью, чем другими соображениями. Редкое исключение – его агрессия приобрела инструментальный характер в борьбе за власть в шайке.
Бёрджесс считает, что агрессивность его героя порождена избытком юношеской энергии и нонконформизмом, свойственным молодёжи. С учётом того, что новичка били сообща, можно, конечно, попытаться объяснить поведение Алекса незрелостью его психологии, его некритичным отношением к подстрекательскому примеру сокамерников, феноменом деиндивидуализации, типичным для группового насилия.
Когда речь идёт о юношеской агрессивности, такие объяснения вполне оправданы, но к Алексу-то они имеют весьма далёкое отношение.
Начнём с того, что подростки, действительно, склонны к реакции группирования, причём вместе они ведут себя агрессивно, совершая криминальные поступки, на которые по отдельности каждый из них не решился бы. Сокамерники Алекса, однако, никак не вписываются в рамки подростковой криминальной группы.
Феномен деиндивидуализации, конечно же, сыграл свою роковую роль в убийстве бедняги-заключённого, но он не объясняет всё случившееся. В самом деле, в толпе, охваченной общей противозаконной идеей, обостряются все инстинкты, прежде всего, половой, а также растормаживается агрессивное влечение к деструктивности. Особое значение принимает при этом перспектива преступника остаться неузнанным. Подобное очень характерно для сексуальных преступлений, совершаемых в армии. Вот, скажем, зарисовка, сделанная Нельсоном Бассом и относящаяся к революционным событиям в Эквадоре: правительственные войска захватили деревушку, мужчины из которой воюют на стороне повстанцев. Жертвы насилия не знают своих обидчиков, и потому те рассчитывают на свою полную безнаказанность.
«Послышался торопливый топот взвода солдат.
– Сюда побежала! – возбужденно кричал один из преследователей.
– Тут она! Тут! – слышался из темноты голос другого.
– Вот в этих кустах! Давай, окружай!
– Ага, лапочка! – захлёбываясь, бормотал кто-то. – Попалась, радость моя!
Девушка, судя по голосу, совсем юная, безуспешно пыталась освободиться из жадных солдатских рук, сжавших её клещами.
– Ради Бога! Пресвятая Дева! Отпустите меня! Я не знаю, чего вы хотите.
А руки солдат стискивали девушку всё крепче.
– Теперь не уйдёшь, золотце!
– Зря трепыхаешься, милашка…
– Мы не сделаем тебе ничего плохого, сокровище…
Платье её изодрали в клочья. В темноте под деревьями, где она совсем недавно играла с друзьями, теперь ушедшими в горы, распластали на земле её тело. Она чувствовала только боль, причиняемую торопливо сменявшими друг друга мужчинами: пятый, шестой, седьмой, восьмой…
Когда, запыхавшись, прибежала новая кучка солдат, девушка лежала на земле, словно мёртвая. Конвульсивным движением она стыдливо прикрывала руками низ живота, залитый кровью.
– Всё! Больше ни на что не годна! – в сердцах сказал солдат, дёрнув её за волосы.
Это была земля, изобильная реками и солнцем, дикая, неукротимая, сладострастная, и она распаляла этих бедных солдат».
Как бы ни так! В холодной России такой удалённой от жаркой латиноамериканской сельвы, сексуальные страсти времён революции были не менее массовыми и пламенными. Знаменитый психиатр Владимир Бехтерев цитирует газету «Саратовский листок»:
«Под шум событий – торжественных и тревожных – в нашем городе совершаются кошмарные явления. В домах терпимости на Петиной улице с раннего утра наблюдается большое скопление солдат, стоящих в очереди: очередь достигает 40 человек на женщину; были случаи, когда девушки вырывались из домов на улицу с криками: „Спасите! Больше работать не могу“. <…> Пока дома терпимости ещё не закрыты и там продолжают совершаться поистине ужасные вещи: третьего дня пьяная толпа буйствовала, избивала женщин, била стёкла, ломала мебель, а истязания, о которых говорится в постановлении комитета врачей, принимали невероятные размеры, число разнузданных мужчин доходило до 100 на одну женщину».
В камере новичка били все, причём в полутьме роль каждого оставалась в какой-то мере неопределённой. Но, напомню слова Доктора, о том, что били-то все, но «скорее, символически» , и лишь один Алекс забил бедолагу до смерти. В том-то и дело, что речь идёт не о подчинении слабохарактерного юнца общему настроению, а о действиях, позволяющих сполна получить садистское наслаждение, прячась за спинами других участников правонарушения. Уж что-что, а контролировать своё поведение на людях Алекс научился в тюрьме в совершенстве!
Есть лишь одна-единственная логическая версия, объясняющая агрессивность Алекса – это его садизм, то есть врождённое уродство характера.
Злоба Алекса направлена как против мира в целом, так и против отдельных «мужчин, женщин, старикашек и детей» . В своих садистских фантазиях он «бьёт сапогом в морду, полосует бритвой, курочит весь белый свет» . Его любовь к виду крови; зверские видения и фантазии при прослушивании музыки; прямая связь его сексуальности с издевательствами, с причинением боли, изнасилованием партнёрш, к тому же малолетних – всё это и есть садизм.
