"Я у себя одна", или Веретено Василисы - Михайлова Екатерина Львовна (серии книг читать бесплатно .TXT) 📗

Нам трудно вспомнить — во всяком случае, без специального погружения в свои свободные ассоциации или особое состояние сознания — собствен­ные чувства раннего детства. Они, между тем, всегда с нами. Что и делает первых взрослых нашей жизни — и особенно мать или человека, заменяю­щего ее, — такими важными. Блаженство полного, беспредельного едине­ния с другим человеческим существом длится недолго — так оно и должно быть. Растворившись в другом, не вырастешь. Да что там не вырастешь, хо­дить не научишься! И шаг за шагом, сперва ползком, потом на нетвердых ножках, придерживаясь за чей-то палец — скорее всего, за мамин или ба­бушкин — мы начинаем отделяться, уходить. Сначала возвращаемся бегом, чуть что. Зовем, если чего-то не понимаем, или испуганы, или не можем справиться. Потом расстояние, а вместе с ним и наша самостоятельность, увеличиваются. Нас ждут другие открытия и отношения, да и контакт с ма­терью становится совсем другим: меньше ласки и больше замечаний, мень­ше воркования, забав, песенок и больше инструкций, поручений, "дела". А на ручки иногда так хочется — и даже совсем взрослым женщинам, уже предпринявшим свои попытки найти эти "ручки" в мужьях и любовниках, вернуть невозвратное...

Но произойдет еще многое — до того важного и горького момента жизни, когда наступает окончательная взрослая ясность: как бы ты ни была испу­гана или беспомощна, как бы ни нуждалась в этих коленях или прикосно­вении, какой бы отчаянной ни была твоя тоска по ней, — все кончилось. Мамочка не придет. Не придет, даже если когда-то бросалась утешать и по­могать по первому знаку. И тем более не придет, если никогда этого не де­лала, не умея или не желая. Не потому даже, что ее нет на свете — воз­можно, она жива и в добром здравии. Просто магия материнского всемогу­щества кончилась. Надежда, что мать на этот раз не сделает замечание, а утешит, кончилась, а вместе с ней иссяк ядовитый источник разочарова­ния. Вера, что ее терпение и поцелуй могут исцелить любую боль, кончи­лась: все больше ситуаций, когда она сама нуждается в помощи. Любовь изменилась и больше не основана на зависимости и нужде, страхе неодоб­рения или мечте о том, как она наконец "все поймет". Как перестала быть смертельной ее критика, так и похвала утратила свою неповторимую сла­дость. Она — всего лишь человек, такая же женщина, как ты. Она может поддержать и помочь всего лишь как другой взрослый — и не больше. Мы теряем ее много раз — становясь отдельным человеческим существом в са­мом начале, не находя ее рядом в десятках ситуаций, когда отчаянно в ней нуждаемся; освобождаясь от ее власти и авторитета, узнавая ее как чело­века, а не только свою мать; отрицая сходство с ней словом и делом — до поры до времени; пытаясь получить недоданное ею у других людей — мужчин и женщин. В отношениях с ней, первых отношениях человеческой жизни, заложено зерно будущих любовей и страхов, иллюзий и реального умения справляться с жизнью.

Меня часто спрашивают: что, неужели на самом деле отношения с "мате­ринской фигурой" так важны? Зачем так много всего возложено на несо­вершенную, порой неумелую или очень молодую женщину, которая, может, и не готова к этой ноше и знать про нее не знает? Или, напротив, на ба­бушку, заменяющую мать, немолодую и не очень здоровую, которая "си­дит" с ребенком? А я отвечаю: поменяйтесь ролями с Матушкой-природой и обдумайте этот вопрос, ответ получится тот же самый — на кого же эту ношу еще и возложить? Для кого связь с младенцем может стать настолько важной, что его писк выдернет даже из самого глубокого сна? Чьи руки не разожмутся, как бы ни ныла натруженная поясница?

Одна женщина на группе рассказывала сон, приснившийся ей через месяц после рождения ребенка. Сон пугающий: как будто она заснула, пристроив детеныша под бочок, да и придавила его. Проснулась в ужасе: кто не знает таких пробуждений в холодном поту, рывком из кошмара на твердый берег реальности? Последним "кадром" сновидения было бездыханное тельце, которое она трясет, пытаясь оживить; первый "кадр" реальности — полу­сидя в кровати, она трясет и пытается оживить собственную ногу; дитя мирно спит в своей кроватке. Я бы обратила здесь внимание не столько на страх причинить вред ребенку, — хотя под этой маской действительно ча­сто разгуливают не пропущенные в сознание агрессивные импульсы, и рассказ Чехова "Спать хочется" описывает не только поведение несовер­шеннолетней няньки-убийцы. Но в этом сновидении мне кажется более важным то, что ребенок ощущается частью собственного тела: ноге, види­мо, в прерывистом сне молодой мамы было неудобно; "мне плохо" равня­ется "ему плохо", и наоборот. А если мне хорошо, ему хорошо, и наоборот, то что может быть отдельно, когда мы почти одно? Если это так для взрос­лой женщины — а так бывает, и очень многие мамы маленьких детей зна­ют и хорошо описывают это "благорастворение" первого года, это сияю­щее слияние, — то какой же интенсивности переживание испытывает дитя! И если ранний опыт безопасности, тепла и доверия столь важен, — а это так, что подтверждается десятками экспериментов и клинических на­блюдений, — то от важности "материнской фигуры" никуда не денешься. В сущности, ею может работать и отец или дедушка, хотя бы на "полстав­ки". Правда, работа эта тяжелая, малооплачиваемая и пока у мужчин пре­стижной не считается, так что опыт "работы мамой" бывает связан с ка­кой-то необычной и драматичной ситуацией или речь идет о молодом отце, следующем западным нормам. Как бы там ни было, последующий "женский почерк", и в частности важнейшее для женщины умение терять и не само­разрушаться, пресловутая женская живучесть прямо связаны с первым на­шим серьезным расставанием — утратой ощущения единства, слияния с матерью. Так надо.

Естественное, "правильное" отделение происходит не в одностороннем по­рядке: ребенок стремится к самостоятельному исследованию коврика, ком­наты, мира. Мать может отлучиться на минутку, может быть, уже достаточ­но ее голоса; а вот уже можно рискнуть выбежать из дому, если надежный человек придет "посидеть" на часок-другой... И даже тогда ситуация дра­матична. И даже тогда вынужденные расставания с матерью могут быть болезненными — для обоих. Мне часто случалось работать в группах с до­вольно распространенной ситуацией: необходимость "отдать" ребенка в детский сад или бабушке, переживания вины и тревоги по этому поводу, ребенок рыдает и цепляется за мамины ноги, мама рыдает и сама же отди­рает эти самые ручонки, чувствуя себя последней ехидной. А если у мамы был опыт вынужденного расставания со

своей матерью,

то она восприни­мает ситуацию глазами — и сердцем — себя двух- или трехлетней: это ее бросают, отрывают от единственного источника ощущения безопасности. Это ее предают те самые "руки матери", это она покинута навсегда, потому что для маленького ребенка понятие "скоро" или "вечером" слишком аб­страктно. Травма? Да, но сколько "бывших девочек" и их детей через это прошли в той или иной степени, и без совсем уж тяжких последствий. Зна­чит, вынужденный отрыв от матери все-таки в каких-то случаях компенси­руется, все-таки психологически переносим. Джудит Виорст объясняет разницу в последствиях так:

"Если эти моменты окружены более широким контекстом надеж­ных, предсказуемых отношений любви и привязанности, мы это переживем: разумеется, с болью, но без непоправимого вреда. Работающие матери и их маленькие дети зачастую убеждают нас в том, что и в этих обстоятельствах возможно формирование устойчивой, основанной на любви и надежной взаимной привя­занности.